граблями. Он не торопит их, потому что, покуда они дойдут от начала луга до конца, нужно, чтоб верхний слой первых валов сколько-нибудь прожарился. Только тогда работа пойдет безостановочно и не даст бабам понапрасну засиживаться.
Побродивши по лугу с полчаса, он чувствует, что зной начинает давить его. Видит он, что и косцы позамялись, чересчур часто косы оттачивают, но понимает, что сухую траву и коса неспоро берет: станут торопиться – пожалуй, и покос перепортят. Поэтому он не кричит «пошевеливайся!», а только напоминает: «Чище, ребята! Чище косите!» – и подходит к рядам косцов, чтобы лично удостовериться в чистоте работы.
… Изнемогая от жара, весь в поту, возвращается он к давешней копнушке и закуривает трубку. Мысль, что перед его глазами работают люди, которые тоже изнемогают от жары, не приходит ему в голову… Если б была другая работа, вроде пахоты, например, он, конечно, в такой жар на сенокос людей не послал бы. Но в конце июля, кроме косьбы, и в поле выходить незачем.
– Чище, ребята, чище косите! – машинально покрикивает он, чтобы подкрадывающаяся дремота не застигла его предательски врасплох.
А солнышко между тем дошло до зенита и стоит, словно деревянное, не опускается.
Арсений Потапыч надвигает плотнее белый картуз на голову и сгибается, подставляя спину действию солнечных лучей. Ему кажется, что в этом положении лицо и грудь менее страдают от зноя. Он складывает руки между колен и задумывается… По крайней мере он может определительно сказать, что и вчера он колотился, и сегодня колотится, и завтра будет колотиться… Теперь идет сенокос, потом бабы рожь жать начнут, потом паровое поле под озимые двоить будут, потом сев, яровое жать, снопы возить, молотить. А рядом с этим в доме идет варенье, соленье, настаиваются водки, наливки… Ничего нового не представляется; но так как он однажды вошел в колею и другой не знает, то и повторений достаточно, чтобы занять его мысль…
– Шабаш! – кричит он, выходя из задумчивости и убеждаясь, что часовая стрелка показывает уже час пополудни.
Косы и грабли мгновенно опускаются, и он спешит домой, где, наскоро пообедавши, ложится отдыхать, наказывая разбудить себя невступно в три часа…
В три часа Арсений Потапыч опять на своем посту. Рабочие и на этот раз упредили его, так что ему остается только признать, что заведенная им дисциплина принесла надлежащий плод. Он ходит взад и вперед по разбросанному сену и удостоверяется, что оно уже достаточно провяло, и завтра, пожалуй, можно будет приступить к уборке. Подходит к косцам, с удовольствием видит, что к концу вечера и луг будет совсем выкошен.
– Старайся, братцы, старайся! – поощряет он мужичков: – Ежели раньше выкосите – домой отпущу!
Жар помаленьку спадает: косцы, ввиду барского посула, удваивают усилия, а около шести часов и бабы начинают сгребать сено в копнушки… Пустотелов уселся на старом месте и на этот раз позволил себе настоящим образом вздремнуть; но около семи часов его будит голос:
– Готово, Арсений Потапыч!
Луг выкошен окончательно; сено тоже сгребено в копны; сердце образцового хозяина радуется.
– Спасибо, молодцы! – произносит он благосклонно: – Теперь можете свою работу работать!..
По уходе крестьян хозяин с четверть часа ходит по лугу и удостоверяется, все ли исправно. Встречаются по местам небольшие махры, но вообще луг скошен отлично. Наконец он, вяло опираясь на палку, направляется домой, проходя мимо деревни. Но она уже опустела; крестьяне отужинали и исчезли на свой сенокос» (117, с. 364–370).
Как, читатель? Хорошо иметь домик в деревне? Хотя бы помещичий?
Зато Пустотелов и сводил концы с концами, не опускаясь до попрошайничества, и даже мог жить «прилично».
Иной барин, из тех, что попроще, мог и сам пройтись по лугу с косой, подвалить рядок-другой травы. Некоторые дома занимались ремеслами; особенно популярно было токарное дело, введенное в моду среди дворянства самим Петром Великим. Барыни варили варенья и пастилу, солили огурцы и сушили грибы – опять же, конечно, не сами, а лишь присматривая за работой. Этим и ограничивались труды и дни русского помещика, что самым фатальным образом сказалось на судьбе русского поместья после отмены крепостного права: следить и приказывать – это одно, а вести хозяйство по-новому, да с наемными работниками – совсем иное…
Скучна, тосклива была жизнь в барской усадьбе, особенно если ее владельцы не знали иных занятий, кроме учета имущества и контроля за работами, иных способов развлечения, кроме простейших, и иной жизни, кроме растительной.
Глава 19
Вокруг усадьбы
Да, были благословенные для помещичьей усадьбы времена, когда большие господа чувствовали себя господами. И это свое ощущение они выказывали не только на крепостных или на мелкопоместных соседях, но и на сельском духовенстве и даже на местных чиновниках.
Нищета сельского духовенства, его невежество, грубость и бесправие были притчей во языцех современников. Да откуда же было и взяться доходам в сельском приходе с его бедными прихожанами? Вот по этому поводу соображения современника, между прочим, демократа-народника, сосланного в имение под надзор полиции.
«Не знаю, как в других местах, а у нас церквей множество, приходы маленькие, крестьяне бедны, поповские доходы ничтожны. Как невелики, по крайней мере у нас, поповские доходы, видно из того, какую низкую плату получают попы за службу. За совершение ежемесячно водосвятия на скотном дворе я плачу в год три рубля, следовательно, за каждый приезд попам приходится 25 копеек. Эти 25 копеек делятся на 9 частей, следовательно, на каждую часть приходится по 2 ¾ копейки… Священник получает четыре части, значит 11 копеек; дьякон две части, значит 5 ½ копеек, три дьячка по одной части, следовательно, по 2 ¾ копейки каждый. Таким образом, дьячок, приезжающий из села за семь верст, получает за это всего 2 ¾ копейки. Положим, что попы объедут зараз, в один день, три помещичьих дома и совершат три водосвятия, при этом им придется сделать 25 верст, но и при таких благоприятных условиях дьячок заработает 8 ¼ копейки, дьякон 16 ½ копеек и сам священник 33 копейки… От крестьян попы, разумеется, получают более. У крестьян службы не совершаются ежемесячно, но два или три раза в год попы обходят все дворы. На святой, например, попы обходят все дворы своего прихода и в каждом дворе совершают одну, две, четыре службы, смотря по состоянию крестьянина – на рубль, на семь гривен, на полтинник, на двадцать копеек – это уж у самых бедняков, например, у бобылок, бобылей. Расчет делается или тотчас, или по осени, если крестьянину нечем уплатить за службу на святой. Относятся здешние попы в этом отношении гуманно и у нас, по крайней мере, не прижимают. Разумеется, кроме денег получают еще яйца и всю неделю, странствуя из деревни в деревню, кормятся.