И Князева занимала пост такой, что при любом форс-мажоре должна была готова в свои руки взять «бразды правления». И этот форс-мажор настал. Совесть молчала, усыпленная, и не дала голоса, причитая, что, «если бы Сухорукова жива была, так бы и бегала ей какао варить!..».
И потому Анна готова была подготовить «Возмездие». Хотя бы потому, что действительно считала себя достойнейшей из немногочисленных претендентов.
Мужчина качнул головой, а потом ещё крепче девушку прижал к себе. Даже держаться на носках стало почти невозможно от такой близости; Аня на секунду лишь задалась вопросом, как на земле стояла, но быстро потеряла интерес к такой глупости. Витя приподнял её так, что она не дотягивалась до пола, что руками обняла за шею, и сказал:
— Ты заслужила, Незабудка.
— Нравится, — призналась девушка, почти в губы ему говоря. Она, чуть ли не вися на плечах у Пчёлы, почувствовала, как ни то его, ни то её сердце с глухим шлепком толкнулось о рёбра, и пояснила без дополнительных требований:
— Когда называешь так. Спасибо.
— За то, что называю?
Аня в кокетстве, не скрываемым даже подобием скромности, взглядом очертила треугольник на лице Вити: от глаз к губам, от губ — к стене за спиной его, от спины опять к глазам.
— И за это тоже.
Он качнул головой, будто с демонами своими боролся. Но борьба, видимо, была недолгой; тени свечей потускнели в сравнении с огоньками, какие светом поигрались в расширившихся зрачках.
— Мать твою, Князева… О мелочах таких не благодарят, — шепнул, жизненный урок давая, не иначе. — И ты не вздумай.
Подкинул, на миг освобождая себе руки, и поймал в момент, когда у Анны из горла вырвался испуганный крик. Она рефлекторно обхватила мужчину за покатые плечи, крепче сжимая под рубашкой руки, и, чёрт возьми, не менее инстинктивно обняла Пчёлкина ногами, когда мужчина подхватил девушку под ягодицами.
Кровь стукнула по вискам ни то от резкого прыжка, ни то от касаний, к которым Князева, хоть и привыкла, но каждый раз вздрагивала в дрожи лёгкого возбуждения.
Он, Пчёлкин, вызывал в ней слишком много эмоций. Иногда Князевой казалось, что она от случайного прикосновения его могла взорваться снопом раскалённых искр, и это было так плохо, что даже хорошо. Прямо до рези в глазах, до чувства удушения хорошо.
Про касания ладоней к ягодицам, вероятно, говорить вообще было лишним.
— Ты чего делаешь? — спросила Анна, поняв прекрасно, что Витя делал. Голос, в её понимании, должен был звучать оскорблено, но вместо того стал казаться шепотом, в котором желание чуть ли не каждое слово обволакивало.
Пчёла поднял на девушку взор, который она знала более чем хорошо. За глаза Князева называла этот взгляд одним словом — «прелюдия». Потому, что чувствовала, как влажное тепло стекало к низу живота, когда мужчина смотрел на неё вот так.
Будто раздевая. Оставляя, точно укусами, невидимые следы, какие только он сам будет видеть, какие только Аня будет ощущать на коже.
— Нехорошо заставлять ждать театрального режиссёра. Чьи слова, а, Анна Игоревна?
Она поклясться была готова, что взорвалась бы фейерверком, если бы Пчёла на гарнитур её усадил, целуя параллельно в шею. Девушка выдохнула тяжело ни то от фантазий своих, что в скором времени обещали стать явью, ни то от сарказма, на который ничем, кроме как горящим взором, ответить не смогла.
Мужчина поцеловал её. Коротко, но глубоко. Аня быстро поняла, — дразнил — и чуть ли не рыкнула в злобе, когда Пчёлкин отсоединился. Она попыталась губы его перехватить, на себе оставить, но не вышло — Князева по инерции только вперед качнулась, притираясь к прессу Вити, скользя бёдрами в его ладонях, чувствуя жар и мужскую твердость, появляющуюся чуть ниже пряжки ремня.
Он довольно оскалился и, смеясь почти гортанно, кончиком языка провел вровень по ярёмной вене.
Князева едва не взвигнула, снова дёргаясь у Вити на руках в каком-то нездорово быстром возбуждении.
— Паста остынет, — кинула последний, не самый убедительный аргумент Аня. Пчёла в ответ только усмехнулся, наклонил голову к плечу девушку. Зубами подцепил тонкую лямку платья.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«Diable!..»{?}[«Дьявол!..» — с фр.]
Князева стала перегретым стеклом, которое рисковало если не взорваться, то потечь в состоянии, раскалённом до нескольких сотен градусов. Под глазами астрами распустились красные круги.
Пчёла направился к двери. Мелкая дрожь, шедшая по внутренней стороне бедра, дошла вибрацией до низа живота, когда Витя посмотрел на Аню снизу и предложил вещь, на которую Князева, вероятно, не могла не согласиться:
— Давай начнём с десерта?
Первого октября Анна узнала о временном переходе обязанностей Сухоруковой к ней, а второе число, согласно указу Ельцина, в полномочиях которого после расстрела Дома Советов вряд ли бы кто-то рискнул усомниться, стало днём общенационального траура.
Князева, утром сидя на кухне и поедая творог с джемом, Пчёле сказала, что устраивать траур в честь людей, погибших, в какой-то степени, по вине самого Бориса Николаевича, было просто верхом лицемерия. Витя очищал сваренное вкрутую яйцо от скорлупы и, головой качнув вбок, парировал в ответ:
— Сделать вид, что ничего не произошло, он тоже не мог.
Аня промолчала, не думая соглашаться, но и не в состоянии правоту Пчёлы отрицать.
Сутки прошли за домашними хлопотами в первой половине дня и поездками по магазинам в поисках подарка на крестины Вани во второй.
Князева едва не разрывалась в неведении; вопрос «Что дарить?» встал остро, коля не на шутку. Пчёлкин предлагал просто дать Беловым денег, и к третьему часу походов по «Детскому миру» Анна, до того выступающая сильно против, была уже готова согласиться. Но всё равно продолжала высматривать среди многочисленных полок какой-то подарок.
Ходунки? Одежда? Ванночка для купания? Набор погремушек? Какой-нибудь большой плюшевый медведь?
— Дьявол, — чуть ли не в досаде плюнула Анна, когда заметила очередной брак на уже шестом по счёту чепчике нежно-голубого цвета, попадавшего ей в руки. Шапочка в целлофановой упаковке полетела обратно на полку.
Пчёла оттолкнулся от стены, на которой висел плакат с веселым жирафом, помогающий мамочкам и их деткам определять рост малышей, и подошёл к Князевой со спины. Руки его — большие, не мерзнущие без перчаток даже в промозглую осень — коснулись живота, скулистая щека прижалась к виску Анны.
Она прикрыла глаза, переводя дыхание.
— Ну? Чего ты бесишься, Ань?
— Не могу, — проскрежетала, так и не поворачиваясь лицом к мужчине. Князева ещё раз глубоко вздохнула-выдохнула, как перед прыжок в омут, и, не бросая настырных попыток найти хорошо прошитый чепчик, снова полезла к полке.
— Не люблю подобные мероприятия, ты же сам знаешь.
— Какие «подобные»? — уточнил Пчёла, направился на помощь к стенду. Аня боковым зрением заметила на красивом ровном профиле мужчины усмешку: — Устраиваемые Беловыми?
— Я про церковные праздники.
Больная для Анны тема, Витя это за два года совместной жизни хорошо уяснил. Князева сама много раз об своем отношении к вере говорила, но, задев тему религии, в очередной раз выдала заученный чуть ли не на зубок монолог собственного авторства:
— Как вообще можно крестить ребенка в таком возрасте? Вера должна быть по собственному желанию, а не по «умолчанию». Вот где, скажи мне, вероятность, что захочет новорожденный верить в Бога? Или что ему другая религия не окажется ближе? Но, нет, молодым родителям капают на мозги, что «надо покрестить», и те бегут, закинув язык на плечо, в церковь, — фыркнула.
— Глупость какая!.. До сих пор «традиция» живёт из-за таких дурных устоев.
— Ты ж сама крещеная, — подметил тонко Витя, почти не задетый словами Аниными о вере, которой сам придерживался почти искренне. В ответ Князева только сильнее вспыхнула, будто масла в огонь кто подлил, и перебрала ещё несколько шапочек.
— В том-то и дело, что крещеная. Потому, что мать сразу после роддома в церковь пошла, за крестины договариваться. И что мы теперь имеем? Я в Бога не верю, хотя крест ношу, — в жаре она развернулась лицом к Пчёле и моргнула глазами, подводя очевидный итог: