Читать интересную книгу Огонь неугасимый - Абдурахман Абсалямов

Его охватило странное чувство, — казалось, статья рассказывает не о чьем-то чужом открытии, сделанном в городе Горьком, а о его собственном, на котором уже долгие месяцы сосредоточивались все его мысли. То были его с отцом отступления и победы. Правда, в подробностях многое не совпадало, но основной путь исканий у Рыжкова поразительно напоминал его собственный путь, каким он шел, распутывая тайну вибрации.

А дойдя до строк о найденной Рыжковым удивительной фаске, этой тончайшей, невидимой невооруженным глазом грани резца, он сперва затаил дыхание, потом часто-часто задышал. Шея, щеки, уши у него загорелись огнем.

Еще через секунду Иштуган хлопнул ладонью по столу и вскочил со стула.

— Молодец!..

Не замечая Марьям, — она испуганно стояла в сторонке, — он, совсем как отец, то забрасывая руки за спину, то сцепляя их перед собой, быстрыми шагами заходил по комнате, снова подошел к столу, но не сел, а, взяв в обе руки газету, долго разглядывал напечатанный там снимок. Затем отбросил газету и снова заходил по комнате.

Иштуган вел себя так, будто был один в комнате. Не произнеся ни слова, опять подсел к столу. Перечитал статью раз, второй, третий. И, как-то разом обмякнув, облокотился на стол, отодвинул от себя бумаги, резцы, лупу.

Марьям не решалась ни утешать, ни успокаивать его. Положив руку на плечо Иштугану, она другой поглаживала его черную пышную шевелюру. Иштуган взял ее руку и медленно поцеловал. Несколько минут длилось молчание.

— Иштуган, я знаю, тебе трудно, — мягко прозвучал голос Марьям. — Отдано столько сил… Ты был так близок к открытию этой фаски…

Иштуган поднял большие черные искрившиеся глаза на жену.

— Нет, Марьям, — сказал он, — мне еще далеко было до этой чудодейственной фаски. И немало, верно, поплутал бы еще, прежде чем найти ее. Меня одолевало тысяча и одно сомнение. Право, не лгу… Конечно, для меня, вдобавок еще новоиспеченного председателя Бриза, не очень весело, что так кончилось дело…

На другой день, в обеденный перерыв, Иштуган появился в механическом цехе. Отца, Погорельцева и остальных токарей он попросил не расходиться. Позвал Акчурина, Надежду Николаевну, технолога, начальника ОТК.

— Кое-что показать вам нужно, товарищи. Вот, смотрите.

И он протянул собравшимся резец. Самый обыкновенный резец. Люди посмотрели-посмотрели и, не найдя ничего хитрого, вернули его Иштугану.

Передав резец отцу, Иштуган велел включить станок. Резец врезался в металл.

— А теперь, отец, увеличь обороты вдвое.

Сулейман перевел рычаг коробки скоростей и снова включил мотор. Резец, поработав недолго, внезапно завизжал, станок затрясся. Поверхность детали стала шероховатой. Сулейман быстро остановил станок.

— Так не пойдет, сынок, — сказал он Иштугану упавшим голосом, — не тот режим.

Иштуган улыбнулся и пригласил всех к доводочному станку. Заточив резец, он сказал:

— А теперь снова испробуем, отец.

Сулейман недоумевающе взглянул на сына, пустил станок. Осторожно приблизил резец к детали и включил подачу. Резец медленно пошел вперед, оставляя позади себя зеркальный след.

— Отец, еще раз увеличь вдвое глубину резания и подачу, — сказал Иштуган.

— Брось! — Сулейман махнул рукой. — Хочешь запороть станок? — И вопросительно переглянулся с начальником цеха.

— Давай, Сулейман-абзы, — подбодрил Акчурин.

Сулейман вдвое увеличил скорость и подачу. И заколебался, не осмеливаясь приблизить резец к детали. Иштуган отодвинул отца плечом и встал за станок сам. Без суеты подвел резец к детали. Резец врезался в металл и быстро стал снимать стружку. Никакой вибрации не было.

— Вот тебе раз! — воскликнул Сулейман.

Контролер тщательно измерил точность детали, подсчитал скорость, и все пришли к выводу, что резец дает хорошие результаты.

— У, шайтан малый, ты что сделал, га?! — взревел от радости Сулейман.

— Я, отец, ничего не сделал, — сдержанно ответил Иштуган. — Это сделал Дмитрий Рыжков, техник механического завода в городе Горьком. — И он положил на станок газету. — Читайте… — И ушел.

Оставшиеся в глубокой растерянности поглядывали друг на друга. Сулейман стоял оглушенный. Откуда-то из глубины сердца, отодвигая чувство искренней радости, неудержимо поднималась жалость к сыну, к себе, словно раскаленный уголь обжигала горло.

Он схватил лежавшую на станке газету, которую никто не осмеливался взять.

«Победа смелой мысли», — внятно прошептал он, чувствуя, как по телу бегут мурашки нервного озноба. «Обогнали!»

Целую неделю угрюмое выражение не сходило с лица Сулеймана. Он совсем перестал разговаривать с Иштуганом. Даже вечерами, за ужином, они смотрели в свои тарелки и, лишь только вставали из-за стола, спешили запереться каждый в своей комнате. Ни смеха, ни веселых песен. Даже неугомонной Нурии не было слышно. Кончились домашние «производственные совещания», жаркие споры в семье.

Сидя за столом, старик перехватил как-то взгляд Иштугана, — тот улыбался уголком рта, это пуще вогнало в досаду старика. «Нет в тебе настоящего рабочего достоинства!» — хотелось ему прокричать сыну, но он пересилил себя.

Но однажды, выждав, когда женщины ушли из дома, он все же зашел к Иштугану.

— Ты что похихикиваешь, как девчонка, которая боится щекотки? — накинулся он с нескрываемым раздражением на сына. — Весь завод смеется над нами, окрестили горе-изобретателями. На двоих четыре головы, а не смогли придумать какой-то несчастной фаски. Позорище, товарищ Бриз!

Иштуган громко рассмеялся.

— Не смогли придумать фаску… верно, отец. Но ведь на фаске дело не кончается.

— Не смеши людей, — сказал Сулейман, махнув рукой.

Но Иштуган стоял на своем. Пусть злоязычники смеются сколько влезет. Но фаска Рыжкова дает положительные результаты лишь при обработке определенных деталей, а для валиков диаметром меньше двадцати двух миллиметров и вовсе не годится. Самый большой недостаток фаски Рыжкова — ее непрочность, а все время обновлять фаску на доводочном станке и накладно и хлопотно.

— Наверное, отец, ты уже и сам это заметил! — сказал Иштуган притихшему отцу. — Небось ноги устали от беготни из конца в конец цеха к доводочному станку.

Сулейман зарделся, словно набедокуривший парнишка. Иштуган посмотрел на него и рассмеялся.

— Я, как бы это… Иштуган, — сказал Сулейман, — твой резец с чудесной фаской… забросил в сердцах… Потому…

Иштуган покачал головой.

— Ай-яй, отец! Сделай это кто другой, ты пустился бы в поучения, а сам…

— Что сам! Лошадь о четырех ногах, и та спотыкается. А что я, какой-нибудь особенный…

— Ладно, — пожалел отца Иштуган. — Значит, нам нужно продолжать дело и выйти по ту сторону фаски.

— Давай уж выходи сам. Ты — Бриз, тебе и положено, а мне спать пора.

Еще несколько дней Сулейман ходил невеселый, наконец в субботу под вечер сказал сыну:

— Ты прав, Иштуган. Продолжим поиски. Со временем наверняка отыщется потайной ключик от сундука вибрации, га… — И он повел густой черной бровью.

— Вот это, отец, по-уразметовски! — воскликнул Иштуган, и оба весело рассмеялись.

9

В тот вечер к Погорельцеву пришел Гена Антонов. Он был под хмельком. Сказал, что хотел увидеть Баламира, но старика трудно было провести, он сразу раскусил, зачем тот пожаловал.

— Садись, Гена. У тебя сегодня праздник? Загулял…

— Да, праздник. — Антонов скривил рот и затеребил чуб. — Вот какой у меня праздник, Яковлич, — пропал я! — Мутными глазами он смотрел на цветы, на стенные фотографии, но блуждающий взгляд его ни на чем не останавливался.

— Горе в бутылке не утопишь, Гена, — сухо сказал Погорельцев.

Антонов, словно пытаясь стряхнуть с себя хмель, нервным движением руки разлохматил свои всегда аккуратно причесанные темные волосы и уставился на старика.

— Ты тоже, наверное, Яковлич, смотришь на меня как на последнего человека, а? Спасибо, что с порога не прогнал. А-а! — Антонов уткнулся было лицом в стол и снова поднял голову. — Как я это сделал, сам не знаю… Если бы не кляузы Пояркова, может… Э, к черту всех Поярковых!.. — махнул он рукой. — Яковлич, знаешь, как обо мне говорили на прежнем месте работы? Не знаешь? Меня прозвали человеком вчерашней славы! Обидно, а? Лучше бы дураком прозвали… легче. А то сразу назад… в прошлое. А я хочу и сегодня и завтра жить. Я, может быть, из-за этого и с завода ушел. А тут болтали, будто Муртазин приманил Антонова квартирой. Квартира, конечно, соблазнительна. Но… быть человеком вчерашней славы!.. Яковлич, понимаешь, что это значит, а? Кроме меня, никто этого не понимает! Сухостой я в зеленом лесу… изглоданный ствол. Гожусь только на дрова. Вот кто я! А ведь, бывало, Яковлич, меня чуть не носили на руках. В президиуме — в самом центре, в газетах — на первой полосе, в театры билет бесплатный — ложа или первый ряд партера, рядом с самым высоким начальством. Там у меня выступление, здесь речь, в третьем месте встреча… Только первое время читал по бумажке и краснел. Волновался… Потому что понимал, — читаю не то, что сам написал. Мне их всегда писал редактор многотиражки. Слова кудрявые, даже стишки были. И лилась моя речь, как из патефона. Однажды даже в ученом совете университета лекцию читал. Не вру. Секретарь райкома товарищ Макаров сам слушал… А сейчас… Не только Иштуган Сулейманович, близкие друзья руки не подают. Скоро предстану перед товарищеским судом. У ворот уже объявление висит. Вот кто я такой… Яковлич, дорогой, ты умный человек, скажи: где, когда я споткнулся, а? На каком крутом повороте слетел с машины? Вроде и особенно крутых поворотов-то не было…