* * *
Но появилась в ее жизни и еще одна новая - или почти новая, но быстро занявшая важнейшее место в повседневной рутине - забота. Точнее, эти две заботы - первая и вторая - параллельно, одновременно и в равной степени, не перетягивая Лоту ни на одну, ни на другую сторону, целиком занимали собой ее сознание. Забота состояла вот в чем: днем, обязательно в светлое время, когда невидимое в зимние месяцы солнце достигало зенита, Лота запиралась у себя в комнате, забиралась с ногами на кровать, усаживалась на колени в удобной и устойчивой позе - "позе ученика" - так, как ее когда-то учил Птица - и, быстро и полностью сосредоточившись, представляла себе - нет, на этот раз не кокон: она представляла себе, что из нее - у нее из груди, прямо из-под твердой косточки-грудины - вытекает наружу теплая светящаяся энергия, заряжающая особенным светом и ее самое, и пространство вокруг нее: всю комнату, весь дом, улицу, город. Чем дольше удавалось ей сосредоточено просидеть в позе ученика на кровати, как когда-то на матрасе в их с Птицей комнате, выделяя из собственной груди золотистую неназваную энергию - тем острее и отчетливее она ощущала вокруг себя Гитландию. Гитландия была теперь рядом с Лотой постоянно, в любое время. Если свечение меркло, Лота тут же восстанавливала баланс, выделив из себя нужное количество теплого света, как паук, ткущий нить за нитью и штопающий в случае необходимости любые дыры и повреждения в своей паутине. Этот процесс наполнял Лоту бесконечным восторгом и полнотой: то, что она любила и ценила, то, что когда-то утратила и страстно мечтала обрести вновь, ей удавалось теперь без особого труда выработать внутри себя и выделить наружу. Она могла заниматься этим столько времени, сколько сама готова была этому посвятить.
Чуть позже она обнаружила, что вовсе не обязательно запираться в комнате в определенное (светлое) время дня и принимать особенное положение тела, выпрямив спину, поджав колени и закрыв глаза: можно было заниматься любым другим делом, не переставая одновременно с этим делом излучать золотистую энергию.
Теперь она могла создавать вокруг себя Гитландию где угодно: на кухне, на улице, в метро. Ей больше не требовались какие-то специальные условия.
* * *
Как-то раз, прослушав университетскую лекцию для абитуриентов, Лота спустилась в буфет, единый и единственный для всех гуманитарных факультетов. Взяла, как обычно, тепловатый чай, коржик с арахисом, уселась за столик у окна. Там уже сидела с кофе какая-то читающая девица, но других, более свободных мест, не было. За окном брезжил пасмурный день. Видно было, как университетские скверы укрывает мутная дымка, состоящая из тумана, смога и испарений пробуждающейся земли. Девица с кофе, сидящая напротив Лоты, читала, не обращая на Лоту внимания. Лота же, как обычно, пыталась рассмотреть обложку книги, ее название и имя автора, но ей все никак не удавалось. И вдруг в очереди, тянувшейся вдоль прилавка, мелькнуло знакомое лицо. Мелькнувшее лицо сильно изменилось с тех пор, как было увидено Лотой впервые: вытянулось, похудело, приобрело не свойственные ему еще не так давно уверенность и взрослость и глядело вокруг себя твердо и с вызовом: в общем, перед Лотой была значительно видоизменившаяся, но все-таки узнаваемая Русалка. Рядом с Русалкой стояла высокая, коротко остриженная девушка, похожая на подростка-переростка. Русалка зыркала то на девушку, то по сторонам и о чем-то степенно рассуждала. Быть может, о Прусте или Джойсе - к тому времени Лота уже знала, кто это такие, и не путала их имена.
Лота хотела поздороваться с Русалкой и даже, может быть, поболтать с ней - приятно же встретить знакомого человека там, где собираешься окопаться на многие годы - Лота на нее смотрела, но она, встретившись с Лотой взглядом, равнодушно отвернулась, не узнавая или не желая узнавать. Вскоре в буфет ввалилась компания университетских хиппанов - Лота уже видела их раньше внизу в вестибюле, на лестнице, где они курили, и на улице возле входа в гуманитарный корпус, они тусовались или кого-то поджидали - и загородила Русалку.
Лота, конечно, вспомнила, что Русалка училась на философском: она сама рассказывала про это в тот вечер у костра.
Потеряв Русалку из виду, она отвернулась и принялась смотреть в окно. Толпа студентов двигалась в сторону метро - как раз в это время кончились занятия. На встречу первой толпе двигалась вторая - это шли на свои занятия вечерники. Среди них, вероятно, затесалось и некоторое количество будущих абитуриентов, ее потенциальных соперников а, значит, врагов.
Тут она взялась представлять себе вступительные экзамены, и от этих фантазий ей, конечно, в который уже раз сделалось хреново. Ей всегда становилось не по себе, когда она принималась воображать вступительные и представлять, как встретится с другими кандидатами в студенты, как они всей соперничающей гурьбой будут писать трехчасовое сочинение, как мозг ее закипит от волнения и нечеловеческого напряжения и забудет все то, что ей с таким трудом удалось в него впихнуть за эти ничтожные для образовательного процесса полгода. А потом она будет искать свою фамилию в списках поступивших. Возвращаться к началу списка и снова скользить глазами вниз. Скорее всего, она себя там не найдет. Что ж, особых иллюзий у нее на этот счет не имелось, а значит, разочарование будет не так уж велико.
* * *
А через год она получила от Володи письмо. Больше чем через год - еще одной новой весной, когда после событий в Крыму минуло почти два года.
Это была вторая весна после юности - юность уже не терзала Лоту, не томила изнутри, как смех, жадность или нетерпение. Прошли нетерпение и жадность, остались удивление и нежность. Лота с нежностью смотрела, как на солнце все сверкает и тает, горит и сияет, и раскрывается на теплом весеннем ветру.
И вот