обычно отвозят людей в центр, но оказывалась она при этом совсем не в центре, а на окраине, где свистел ветер и снег облеплял ее со всех сторон, даже в ботинки с шерстяными носками проникал и забивался в рукава теплой куртки. Но в глуши этого снега - густого, обильного и прямолинейного - хороша была даже окраина, и красные с белом трубы теплоцентрали, и стеклянные новостройки, и автобусные остановки.
Учитель Лоты был бледным и очень худым астеником. Лота думала, так же выглядел Гений, Гитин возлюбленный, с которым она когда-то переехала жить в Питер. И она все время немного опасалась за своего учителя. Боялась как-нибудь случайно обидеть его, встречавшего ее в дверях всегда чуть смущенно и растерянно, словно он забыл о том, что она должна явиться, или ожидал, что выглядеть она будет как-то иначе или просто окажется кем-то другим. Или как-нибудь задеть его неуместным высказыванием, или, по своему обыкновению, нетактичным вопросом, или резковатым жестом. В начале каждого занятия профессор размышлял о чем-то своем, и мысли, в которые он погружался, были где-то далеко, и это, как Лоте казалось, были невеселые и по большей части даже мучительные мысли. Но постепенно по ходу урока он втягивался, говорил все более увлеченно и каждый раз очень серьезно, как раньше с Лотой не разговаривал никто - по крайней мере, о русской литературе - так, что на его астенических щеках появлялся румянец. А за окошком падал снег и быстро темнело. Профессор забывал включить свет в комнате, но потом входила его строгая мать, которая периодически появлялась в дверях и подсматривала, не сделала ли Лота что-нибудь ее с сыном, и зажигала лампу. И они с профессором сразу же принимались отражаться в оконном стекле вместе со всей его небольшой комнатой. И Лоте было уютно, как будто это была ее собственная комната, перемешанная с заснеженными тополями и многоэтажными стекляшками на заднем плане сложно выстроенного отражения. И ее родное домашнее тепло, и мебель и даже ее собственная строгая мать.
В кромешной тьме зимних ночей гибла эпоха, рушились надежды и ожидания. По радио шутили, что это "шок без терапии". Лоте тоже в происходящем виделось что-то насильственно-психиатрическое: палку в зубы - и не балуй. На улицах появились серьезные крутые автомобили - определения "серьезный" и "крутой" с некоторых пор волей-неволей сами наворачивались на язык, когда этот язык намеривался дать оценку какому-либо из происходящих явлений - формой и цветом напоминавшие самку черного таракана с коконом. Откуда ни возьмись, на женщинах появились ангоровые колпаки (что это за шерсть - ангора - Лота так и не узнала: дальше ангорской кошки ее фантазия не простиралась) самых зубодробительных расцветок: красные, лиловые, кислотно-розовые. Вначале такие колпаки продавались на вещевых рынках, чьи границы постепенно размывались, потом эпидемия перекинулась на весь город. Даже возле трамвайной остановки продавали эти чудовищные в своей непристойности и шутовском фиглярстве головные уборы. И все женское население покорно в них облачалось - застенчивые студентки, рыночные торговки, челночницы, проститутки, уличные попрошайки. Лота с ужасом представляла себе обстоятельства, при которых ей пришлось быто же надеть на себя подобный колпак. А потом они исчезли. И больше не появлялись. Это было какое-то эпидемическое помрачение. И к счастью, оно прошло.
Зато превышение полномочий, разбои и грабежи, бессмысленные и жестокие убийства сделались частью повседневности. К ним на удивление быстро привыкли, и, ненавидя и опасаясь, убегая опрометью и обходя стороной, смирились с ними. Время грохотало. Где-то шушукались, бряцали, гоготали, стоили козни. Другие же, радуясь возможности приложить застоявшиеся силы, как могли, приобщались к этому движению.
А в комнате профессора было тихо, горела настольная лампа, и перед Лотой на столе лежала коробочка ее любимой "Вишни в шоколаде".
Лота нежно относилась к своему учителю, хотя понимала, что главное для нее все-таки "Горе от ума", "Слово о полку Игореве", сны Веры Павловны и смерть Базарова, который вдруг ни с того ни с сего подцепил какой-то выдуманный автором трупный микроб, при том что Лота сама столько раз возилась со всякой грязью в больнице и не получила в итоге ничего, кроме досады из-за потерянного впустую времени да зарубки на сердце. В общем, главным для нее были его дисциплины, а не сам он - ее дорогой, немного припозднившийся и заплутавший во времени профессор, и она понимала, что, конечно же, его забудет, как только подойдут к концу их уроки, и строгая мать ее тоже забудет, а сам профессор, может, нет. Но не потому, что так хороша была сама Лота, а потому что невозвратно прекрасны были сиреневые сумерки в комнате на восьмом этаже, когда видно уже не очень хорошо, но свет зажигать почему-то ни Лоте, ни ему не хотелось, и они, Лота была уверена, были счастливы друг с другом, особенно когда где-то очень далеко, в смежном измерении - на кухне - протяжно выл закипевший чайник.
В общем, они подружились, хотя ни разу не говорили ни о чем, кроме русской словесности для абитуриентов - но эта тема так обширна, так нескончаема, что о ней можно было бы говорить, наверное, всю жизнь.
Потом по газете "Из рук в руки" Лота нашла еще двоих репетиторов, однако шансы поступить были все равно исчезающее малы. Базовых знаний не хватало катастрофически. Кроме того, Лота слышала, что родители некоторых абитуриентов нанимают за огромные деньги специальных особенных преподавателей, которые каким-то волшебством способны протолкнуть кого угодно на нужный факультет. На таких репетиторов у Лоты, разумеется, денег не было. Разве могла она с ними состязаться - с теми другими, которых 4,5 человека на одно учебное место? Да и возраст... И все-таки мало кто, Лоты была в этом убеждена, так яростно бился за свое будущее. Университет был не просто ее мечтой. Это была необходимость, неизбежность. У нее не оставалось других шансов, у нее не было даже настоящего и будущего. Не было даже тыла - близких, которые желали бы этого ее несчастного поступления вместе с ней. Только призрачное прошлое с юными мертвецами и пыльными романтическими героями, да фанатическое, абсурдное отчасти упорство - оказаться внутри университета - двигали Лоту вперед.