них днем, никого бы из них не узнала. А чувство было такое, точно это мои самые верные и старые друзья.
А летела я из города, в котором суетятся и без конца ссорятся между собой такие же люди, как сидели в самолете. Но другие. Видимо, Север, холодный, жесткий Север делает людей мягкими, добрыми, отзывчивыми. Слава тебе за это, Север».
Ссоры
Что-то через год после нашей первой встречи с В.В. начались первые телефонные ссоры.
Звоня в любое время, она никогда не спрашивала, занят я или нет. И особенно раздражалась, если я говорил, что у меня люди. И уж совсем не выносила даже упоминания о жене – в сердцах тотчас бросала трубку. Вообще-то это, конечно, смешно. Но если я был чем-то занят или расстроен по какой-то причине, то такой внезапный и требовательный звонок и ее НЕПОНИМАНИЕ вызывали не смех, а ответное раздражение, злую досаду, порой даже негодование, после чего нужно было время, чтобы прийти в себя. Если же я в разговоре сдерживался и пытался мягко дать понять, что действительно занят, работаю, и нельзя мне переключаться на нее, потому что потом будет трудно опять сосредоточиться, она разговора нарочно не прекращала. До тех пор, пока я все-таки не переключался. Словно какой-то бес вселялся в нее! Разговоры-то были пусты, она нового ничего не говорила, да и естественно – звонила ведь чуть ли не каждый день! – «Хочу услышать музыку Вашего голоса»… Поддерживать бессодержательную «музыкальную» беседу было трудно, тем более, если занят делом. Постепенно я «заводился», негодование и досада поднимались мутной волной, я, наконец, переставал сдерживаться, говорил что-то резкое, обидное для нее. Иногда возникало впечатление, что именно этого она и ждала.
Потом, когда я приходил в себя, теплой волной поднималась жалость. Я очередной раз «входил в ее положение», понимая трагедию этой судьбы, невозвратимость украденной молодости, фактически вообще жизни, сочувствовал, переживал… И именно в этом «евангельском» состоянии воспринимал очередной звонок. Однако по той же схеме происходило то же, что раньше… Карлики…
Ну хоть бы что-то путное было в этих звонках, хоть какая-то информация о жизни ее, что ли, хоть попытка понять что-то в моей! – так пытался я оправдать сам перед собой свою резкость. Ну, хоть какой-то оттенок понимания, мудрости… Нет! Полнейшая чепуха, типа: «Ну, как Вы спали? Ночью по крышам бегали? У Вас опять гости?…» Или что-то подобное.
Да, конечно, это было смешно. Но я возмущался до глубины души, потому что, ко всему прочему, это казалось мне профанацией: ведь это не семнадцатилетняя девочка, которой, в конце концов, можно было бы все такое простить! И даже не капризная любовница, пусть более зрелого возраста. Ведь ей около семидесяти! И связало нас общее дело, работа, а вовсе не… Ну просто черт знает что!
Понимаю, понимаю, что моя «высокая» досада смешна, а ее поведение не заслуживает не только злости, но даже и раздражения. Ведь ничего «такого» не было в ее жизни, надо понять, простить… Но что-то все равно очень сильно раздражало меня во всем этом. Причем тут ее узко-личное?! Причем женское?! Речь же идет о серьезном деле – о записках ОТТУДА! И вот эти дурацкие, чисто женские штучки…
И потом… Какие-то, словно бы неуместные, странные вопросы возникали во мне. Много странностей было… Вовсе не согбенную, сухую старушку увидел я, к ней приехав. Да, пожилую, совсем седую, отчасти больную, но – весьма бойкую женщину. Мне и в голову не могло прийти, когда ехал к ней, что начнется такое… «Мальчик… Ласки твоей, поцелуя… Брабантские кружева…» Понимаю, понимаю проснувшуюся потребность женщины, но… Не один раз замужем была, оказывается… Сын… С дочерью беда (как и с сыном), но… Дети ведь отчего-то рождаются. Не сами по себе. А значит… И потом: если сейчас такой могучий женский темперамент, то что же было больше тридцати лет назад, когда из лагеря освободилась?… Бывают судьбы и пострашнее, однако люди находят в себе силы, чтобы… Надежда Дурова, например… Лидия Русланова… Да много! Сколько мы знаем людей, отсидевших, но ведь не сломленных, нашедших себя потом… Дмитрий Сергеевич Лихачев, писатель Олег Волков, актер Георгий Жженов, поэт Арсений Тарковский, Шаламов, Слуцкий, Разгон… Да много, много… А Солженицын? Он же в «Архипелаге» своем прямо написал: «Спасибо тебе, тюрьма!» Не потому, что мазохизм, а просто: тюрьма заставляет осмыслить жизнь, понять ее, жизни, ЦЕНУ. А мои авторы писем о «Пирамиде»? А Кургинян?… Да, да, грешно, может быть, судить вот так – «чужую беду руками разведу», – но… Есть же все-таки разница…
Но письма продолжали идти. И рассказы. Вот еще один.
«Телефон» (Апассионата)
Я молилась на него. Молилась так, как встарь молились женщины перед иконой, страстно моля у бога счастья. Но бог им не помогал. И я ходила, прижимая к груди руки, и молила телефон: «Ну, позвони! Позвони! Нет сил знать, что на другом конце провода, далеко, есть он. Позвони! Дай воскреснуть от звуков голоса и жить этими звуками, этим смехом дальше!» Но телефон молчал. Упрямо, жестоко молчал. Мне казалось, что он неисправен, я поднимала трубку. Телефон отвечал гудком. А звонить – не хотел. Но иногда он вздрагивал и звонил. Я кидалась к нему. «Вот сейчас, сейчас я услышу милый, желанный голос, что-то скажу и услышу смех, хороший, мужской смех». Но телефон вдруг говорил: «Позовите Наташу». Я падала с неба на землю: «Какую Наташу? При чем здесь какая-то Наташа?» Собрав душевные силы, говорила: «Вы ошиблись номером». И все начиналось сначала. Сколько раз я звонила сама! Столько, что больше нельзя. Почему? Не знаю. Но нельзя. Нет, знаю. Назойливость противна. А я не хочу лишний раз обременять телефон своим звонком. Эх, Пушкин, Пушкин! Знал тайну, когда писал: «Любви все возрасты покорны». Фу, причем здесь любовь? Это молчит, как проклятый телефон. Лучше бы его не было. А зачем ему звонить? Зачем? Ему же неинтересно звонить. Мой номер свободен, никем не занят. Но телефон молчит. Нет, опять звонок. Кидаюсь, хватаю трубку. Приятельница: «Ну, как ты там, и т.д., и т.п.» Собираюсь, перестраиваю мысли. Разговариваем. Наконец, вешаем трубки. И опять молюсь на телефон. «Ну, позвони, ну скажи хоть что-нибудь». Позвони!!! Завтра 8-е марта. Позвони, телефон, позвони! Ведь от этого ты не испортишься? Позвони. Я буду холодно-корректно разговаривать. Я ничего никому не испорчу. Позвони! Ну подари мне один звонок! Не жадничай.
Но телефон презрительно молчит. Может, что-то