Дау встал и в волнении стал ходить, потом решительно пошёл в библиотеку, позвонил по телефону П.Л.Капице. Пётр Леонидович сам снял трубку.
— Пётр Леонидович, у меня к вам просьба. Пожалуйста, перед голосованием передайте нашему отделению моё пожелание. Я считаю, что самый достойный кандидат в членкоры от нашего отделения только Халатников.
Пётр Леонидович ответил:
— Дау, устно объясняются только в любви. Напишите ваше ходатайство за Халатникова в письменной форме. Я прочту нашему отделению ваше пожелание. Дау написал, и я лично отнесла эту записку Капице. Ну, а Женька, выскочив от Дау, сел в свою «Волгу» и начал поочерёдно объезжать всех академиков, от которых зависило его избрание. Рыдая, что Дау окончательно сошёл с ума: за лучшего друга и своего соавтора отказывается голосовать. Зельдович откликнулся на Женькин вопль, он зашёл к Дау.
— Дау, мне Женя сказал: вы не хотите за него голосовать?!
— Яша, а вы не находите это естественным?!
— Дау, но ведь его работы… — он перечислил их. — Они не только хороши, они принадлежат к классичес ким работам в этой области теоретической физики.
Дау очень сердито воскликнул:
— Яков Борисович, вы это смеете говорить мне? Вы-то отлично знаете цену этим работам.
Лифшиц стал членкором АН СССР вопреки желанию своего учителя. Это было в июле 1966 года.
Лето 1966 года. Мы никуда не поехали, на моё заявление на путёвки в Крым наш лечебно-бытовой отдел предложил путёвки обыкновенные, мотивируя тем, что даже всех членов Президиума они в этом году не смогли обеспечить люкс-путёвками.
После смерти мамы на дачу не поехали. Лето было очень хорошее. Частые посещения Вишневского и Симоняна оправдали проведение этого лета в Москве. А вдруг, надеялась я, в один момент блокада Вишневского снимет боли и Дау будет здоров.
Очень много Дау гулял в институтском парке. Выходя на прогулки, нос к носу встречался с Женькой, но тот с высоты своего членкорского величия Дау не замечал, не здоровался.
В конце лета в Москве состоялась международная конференция физиков по низким температурам. Приехали иностранцы. Среди них был английский физик Шёнберг. Он и раньше приезжал в институт П.Л.Капицы. Около года даже работал в Институте физпроблем, знал всех сотрудников хорошо. Прежде чем навестить Дау, он зашёл к Женьке. Женька сдуру показал Шёнбергу все те именные подарки, которые были вручены Дау в день его пятидесятилетия. Шёнберг пришёл в восторг от подарков, которые Женька выкрал из нашей квартиры в наше отсутствие.
Когда Шёнберг пришёл к Дау, он сказал:
— Дау, вы замечательно выглядите. А Женя мне сказал, что вы в ужасном состоянии и чтобы я лучше к вам не заходил. Дау, Женя мне показал те именные подарки, которые вам были вручены в день вашего пяти десятилетия.
Он начал восторгаться подарками, продемонстрированными ему Женькой. Дау посмотрел на меня с упрёком. Когда иностранец ушёл, Дау сказал:
— Кора, я тебе простить не могу. Зачем ты скрыла от меня, что подарки украл Женька?
Дау быстро встал, вышел в библиотеку. Я услышала, как он сказал по телефону Женьке: «Зайди срочно ко мне».
Женька моментально прибежал. Я осталась в библиотеке. Дау был очень взволнован. Он закричал на Женьку:
— Подлый вор, мне Шёнберг сообщил, что все подарки, исчезнувшие из кабинета в моё отсутствие, оказались у тебя. Сейчас же все мне верни.
Я не слыхала Женькиного голоса. Он молча быстро сбежал вниз. И, конечно, ничего не вернул. Дау очень нервничал, руки у него дрожали. Я ему дала капли, он понемногу успокоился. Но твёрдо сказал:
— Как только выздоровею, уволю Женьку и переиздам все свои книги по теоретической физике, но уже без соавтора-вора. (…) Но, Коруша, меня пугает другое: если Женька так обнаглел, если он уже поставил на мне крест, то я, наверное, никогда не выздоровею? Коруша, ты от меня это скрываешь? Столько лет боли в животе, после стольких травм. Я обречён на эти бесконечные мучения до конца дней? Я не вернусь в физику — вот где начинается трагедия. Ты мне самый близкий человек, самый дорогой мне человек, и ты меня обманываешь? Скажи мне правду, умоляю, я
— обречён?
Я стала рыдать и его успокаивать.
— Нет, Дауля, нет. Поговорим серьёзно. Ты помнишь Корнянского? Это из нейрохирургии. — Этого «палача», конечно, помню.
— Так вот, Женька с ним очень сдружился.
— Да, я помню. Мне Женька говорил, что это самый гениальный медик. — Так вот. Этот Корнянский, как и Гращенков, были уверены, что у тебя потеряна ближняя память. Ты в те времена в больницах, да и дома, всем говорил: ничего не помню, спросите у Коры.
— Но ведь у меня спрашивали разные глупости.
— Дау, ты помнишь, как выгнал Лурье из палаты?
— Но он же дурак и психолог.
— Так вот. Общее заключение этих медиков говорит о том, у тебя погибла ближняя память. Даунька, а Александр Александрович Вишневский считает, что у тебя органические боли в животе.
— Но Александр Александрович уверил и Чука, что у него все благополучно. Назначил ему облучение вместо операции, и бедный Чук верит. Он и не подозревает, что он обречён.
— Даунька, если бы ты был обречён, я бы уже кончилась. Ты бы узнал это по мне. Посмотри, как я радуюсь, когда боли начинают стихать, я верю, я знаю, в один прекрасный день они полностью исчезнут. Когда прорастут те корешки нервов, что зажаты большой площадью сломанного таза. Каждый раз перед блокадой Вишневского я надеюсь, что его шприц наткнётся на зажатый нерв и боли сразу исчезнут.
— Коруша, я тебе хочу верить. Я очень хочу тебе верить. Но меня настораживает поведение Женьки. Ведь он уворованные вещи так и не принёс, не вернул. Он уже не верит в моё выздоровление.
— Даунька, ты забыл. Он теперь ведь имеет звание. Он из наглости, из присущего ему нахальства так по-хамски держится с тобой. А ты вспомни, как он из-за гвоздя устроил погром в твоём кабинете? Он с тобой все время мало считался. А его шуточки, унижающие тебя, довели меня до того, что я в твоём присутствии ещё до войны, помнишь, набила ему морду. Он всегда был хамом! А сейчас, став членкором вопреки твоему желанию, он совсем охамел. Ещё помнишь, у нас сетки от мух украл, когда ты из-за клопов выбросил его из нашей квартиры. Дау, он всегда был на руку не чист. Вот вспомни, он твои сетки тебе не вернул и все!
— Корочка, я начинаю тебе верить. Так, следовательно, я не так, как Чук, я не обречён?
— Даунька, нет, нет и нет! Я бы тогда сошла с ума.
— Ну хорошо, Корочка. Я пока не буду кончать жизнь самоубийством. Скажи, Кирилл Семёнович скоро вернётся из отпуска?
— Да, Даунька. На днях он должен вернуться.
Вскоре пришёл Кирилл Семёнович. Рукопись К. С. Симоняна:
«1967 год.
Кора первое время присутствовала при моих визитах, а в дальнейшем часто оставляла нас одних. В один из таких дней, это было уже на третьем году наблюдения, он, попросив меня проверить, нет ли поблизости Коры, поставил передо мной вопрос ребром: