Читать интересную книгу Скиппи умирает - Пол Мюррей

Это письмо из штаб-квартиры Конгрегации в Риме; Автоматор зачитывает его вслух, извещая слушателей о том, что Тома направляют преподавателем в школу Непорочного зачатия Девы Марии на Маврикии. Том издает победный возглас; Автоматор, посмеиваясь, похлопывает его по спине.

До Говарда не сразу доходит, что сцена, которую он наблюдает, разыграна исключительно ради присутствующих здесь зрителей. Он поражен тем, насколько непринужденно они держатся: Том весь раскраснелся, на глазах у него слезы, а Автоматор по-отечески держит руку у него на плече, и в выражениях их лиц невозможно подметить ни следа притворства или расчета. Такое впечатление, что для них самих ложь уже вытеснила правду и вот теперь, пока он наблюдает за ними, эта ложь еще больше кристаллизуется, вписывается в реальность при помощи ничего не подозревающих коллег, которые уже выстроились в очередь, чтобы пожать Тому руку.

— Итак, вы нас бросаете…

— Да, это решение далось мне нелегко, но…

— Да я бы сказал, оно вас просто убило. Подумать только — на Маврикий!

— Зато вам не придется мириться со всем этим дерьмом. — “Рикки” Росс, учитель экономики, весело машет рукой в сторону окна, поясняя, что он говорит об унылой ирландской погоде.

— Это верно, хотя там, конечно же, свои проблемы…

— А как же мы? Как же Сибрук будет без вас обходиться?

— А как же “Паром”? Им придется совсем закрыться!

— А мы даже не подозревали, что вы хотите уйти от нас. — Мисс Берчелл и мисс Максорли и вправду ошеломлены. — Вы ничего нам не говорили, отважный вы человек!

— Ну да, все это произошло несколько неожиданно. Грег сообщил мне об этой вакансии, и я решился. Душой я, конечно же, остаюсь с Сибруком, но понимаете…

— Вы будете там преподавателем или тренером? — спрашивает Пэт Фаррелл.

— Буду немножко преподавать — наверно, английский, или к чему меня там еще подпустят. Но в основном буду тренировать команду регбистов. У них там очень приличная команда собралась — ее ведь отец Макгоуран сколотил, верно, Грег?

— Верно, Том. Отец Майк очень энергично ведет там дела, приводит школу, что называется, в должную форму. Но он же не может тянуть все на себе. И, видит бог, он не может пинать регбийный мяч даже под угрозой смерти!

Все смеются. А потом О’Далайг деликатно осведомляется:

— Так значит, возвращаетесь на площадку для регби?

— Ну, в каком-то смысле.

— Сколько же воды утекло с тех пор!

— Пора, — отвечает Том и улыбается своей обезоруживающей, чуть кривоватой улыбкой. — В конце концов, приходится смотреть в глаза прошлому, разве не так?

— Так, так.

Этот настрой приходится очень по душе всем поздравляющим. Говарду кажется, что сейчас у него взорвется голова: он идет к двери, но завязает в толпе и вдруг, сам того не желая, поворачивается и идет к Тому. Вблизи тренер кажется выше, он весь какой-то мужественный, полный жизни, как будто его поврежденный позвоночник чудесным образом исцелился; его безгрешный взгляд спокойно останавливается на Говарде, который, по контрасту, ощущает себя привидением и, пожимая Тому руку, почти слышит, как гремят его собственные кости.

— Поздравляю, — произносит он машинально.

— Спасибо, Говард. Спасибо.

В самый момент этого прочувствованного, мужественного рукопожатия Говард чувствует внезапный приступ тошноты. Он поспешно убегает в уборную, и там его рвет чаем.

Потом, когда он идет к Пристройке, его останавливает Фарли.

— Слышал новость? — спрашивает Фарли, приноравливая свой шаг к шагу Говарда.

— Про Тома, что ли?

— Он правильно делает, — говорит Фарли. — Я вот тоже недавно думал, что нужно сделать что-нибудь в этом роде.

Говард чувствует себя легкой щепкой, мечущейся по бурному морю иронии.

— Поехать на Маврикий?

— Да куда угодно, где бы я действительно был нужен. Куда-то, где я мог бы приносить пользу. Думаю, не обязательно забираться в такую даль.

Говард в последнее время избегал Фарли, но даже с расстояния замечал, что его приятель переменился: в нем как будто нарастает болезненный, не имеющий направления гнев.

— Фарли, ты и здесь нужен. Всем же нужны хорошие учителя — и богатым, и бедным.

— Только не этим детишкам, — возражает Фарли. — Зачем им вообще учиться? Они отлично подготовлены к этой жизни и сами прекрасно это знают.

— Они же не виноваты в том, что у их родителей есть деньги.

— Конечно не виноваты. Никто ни в чем не виноват, — невозмутимо отвечает Фарли. — Да дело не только в ребятах, Говард. Я говорю о самом этом заведении — оно же насквозь пропитано лицемерием!

И тут, как нарочно, мимо проплывает отец Грин — делая вид, как будто не замечает их, не сводя неподвижного взгляда с какой-то воображаемой точки над их головами, — ни дать ни взять миссионер, откомандированный в последние дни Содома и твердо вознамерившийся не видеть окружающего мрака.

— Расхаживает тут, как ни в чем не бывало, — угрюмо замечает Фарли. — Просто жуть берет.

— Мы же не знаем, имел он к этому какое-то отношение или нет.

— Но кое-какие выводы-то можно сделать, а?

Кто-то постоянно пишет белым “штрихом” на двери кабинета священника: ПЕДОФИЛ. Нодди каждое утро стирает надпись, но к обеду она появляется снова.

— Чем раньше школа избавится от этих чертовых священников, тем лучше, — говорит Фарли. — Пускай даже Грег кретин или фашист, но он хотя бы не скрывает своего истинного “я”. Он не притворяется, будто им руководит некое внутреннее нравственное чутье. Обыкновенная добропорядочная старомодная жадность — только и всего.

— Отец Грин сделал много хорошего, — вяло возражает Говард. — Раз уж ты заговорил о том, что нужно приносить пользу. Он, пожалуй, единственный в этой школе, кто приносил людям пользу.

— Только для самоутверждения — вот и все! Наркоманы да нищие — вот над кем он может чувствовать собственное превосходство! Хотя лучше было бы, чтобы он и вправду ошивался среди них, а не среди школьников. — Он издает отрывистый, горький смешок, а потом умолкает и качает головой. — Это несправедливо, Говард, Просто несправедливо.

Говард тяжело опирается о кафедру, пока ученики лениво плетутся в класс. Предпоследним входит Рупрехт, неся свое тучное тело с видом хворой вдовствующей королевы. Говард ждет, когда ребята рассядутся и утихнут (насколько они способны утихнуть), а потом, собрав все силы, говорит:

— Сегодня я покажу вам нечто особенное.

Отовсюду слышны недоверчивые смешки. Он вынимает из сумки форму.

— Она принадлежала ирландскому солдату, который сражался на Первой мировой войне, — сообщает Говард. — Его звали Уильям Моллой, он учился здесь, в этой школе, а кроме того, он был прадедом Джастера — Дэниела Джастера.

Это имя звучит как-то не так, он произносит его будто чужое, и оно не производит ни малейшего впечатления на ребят; вид у них скучающий, словно они глядят на выступление какого-нибудь не слишком талантливого уличного исполнителя, пока дожидаются автобуса на остановке.

— Он записался в добровольцы, скорее всего, в 1914-м, когда лорд Китченер…

В дальнем конце класса раздается хихиканье — за окном явно происходит что-то забавное, Говард умолкает, смотрит в окно и видит, как в сторону школы по парковке идет Карл Каллен.

— Он забыл, что его исключили, — радостно замечает кто-то. — Уже второй раз за эту неделю.

— У него крыша совсем поехала, — говорит еще кто-то.

Даже с такого расстояния видно, что глаза у Карла безумные, и, глядя, как он идет, пошатываясь, Говард вдруг предчувствует что-то ужасное… Но на Карле даже нет куртки, при нем нет сумки, так что трудно представить себе, где бы он спрятал оружие. Нет-нет, говорит себе Говард, такое бывает только в Америке, а не у нас, по крайней мере, у нас такого еще не было… Но вот из школы выходит учитель и останавливает Карла.

— Это Слэттери, — говорит кто-то.

— Может, он хочет стрельнуть у него экстази?

Говард видит, как старик берет подростка за плечи, склоняется к его безвольному лицу, что-то коротко и тихо говорит ему, а потом разворачивает его на 180 градусов и отправляет назад.

— Хорошо, его Автоматор не видел, — говорит Винс Бейли. — А то бы еще на неделю исключили.

— Ну конечно, Карл ужасно расстроен, что его исключили, — фыркает Конор О’Малли.

— Ах да, я забыл, ты же его лучший друг, который все о нем знает!

— Пошел в задницу, козел!

— Ну хватит, хватит. — Говард стучит по кафедре. — У нас тут есть чем заняться. Давайте посмотрим, о чем нам может рассказать эта солдатская форма.

Он поднимает форму повыше, словно она обладает какими-то чарами, вроде чаши Грааля, чтобы пробиться сквозь туман сегодняшнего дня. Но в утреннем свете эта форма уже мало что способна рассказать им. Она больше не кажется заряженной историей или еще чем-нибудь — разве что слегка попахивет нафталином; а когда Говард пытается припомнить откровение прошлой ночи, тот катарсис, которым он хотел поделиться с учениками, то почему-то видит лишь недавнюю сценку в учительской: радость на лице Тома, которому выдали спасительный обходной маршрут, выражение любви и гордости — причем подлинной любви и гордости — на лице Автоматора, учителей, к которым примкнул и Говард, выстроившихся в очередь, чтобы поздравить тренера и пожать ему руку.