направлению, к тому месту, где паслись лошади. Пробежав милю, он обернулся: лучшие бегуны отстали и были шагов на триста позади, но Генрих к ужасу увидел, что некоторые уже садятся на лошадей. До табуна оставалась еще миля; если свистнуть, услышит ли его Моро на таком расстоянии? Генрих решился попробовать, он пронзительно свистнул и закричал:
— Моро! Моро!
И вот от стада уже отделяется какая-то лошадь — это Моро! — оглядывается в его сторону, весело ржет и как молния бросается к хозяину. Генрих вскакивает на него и без седла, без узды несется на своем арабском коне к западной окраине долины. За ним раздаются крики и проклятия индейцев. Генрих оглядывается, видит десяток скачущих за ним всадников, но теперь он уж не боится их: он слишком хорошо знает превосходство своего Моро. И когда Генрих, проскакав двенадцать миль по долине, добрался до горного хребта, он увидел, что преследовавшие его краснокожие находились еще только на середине долины.
Несколько дней отдыха на обильном пастбище восстановили вполне силы Моро, и он без труда стал взбираться на гору…
Дорога шла лесом между кедрами, делала изгибы и наконец, обратившись в узкую тропинку, выходила на берег пропасти. У обрыва Генрих как раз должен был очутиться в виду наблюдательного поста с вершины.
Он не ошибся: пост сторожевой был, но состоял, по счастью, только из одного индейца. Индеец сидел на вершине холма, темнокрасная фигура его отчетливо обрисовывалась на голубом фоне неба. Расстояние между ним и Генрихом было в двести метров, а по тропинке надо было проехать на виду почти третью часть этого расстояния. До сей поры индеец ничего не слыхал. Он сидел, повернувшись к беглецу спиной и устремив взор на долину. Пика его была воткнута в землю, тут же лежал лук и колчан со стрелами. На нем были только томагавк и нож.
В одно мгновение Генрих решил добраться до ущелья, прежде чем индеец успеет спуститься и загородить путь. Он стал подвигаться медленно, со всеми предосторожностями, надеясь пройти незаметно. Внизу ревел поток и заглушал топот копыт Моро. Глядя то на опасную дорогу, то на часового, Генрих пробирался по карнизу. Шагов через двадцать он выехал на небольшую площадку и тут, к ужасу своему, увидел, что индейский часовой не один; инстинктивно он ухватился за гриву Моро. Это было знаком коню остановиться.
Впереди, заграждая путь, стоял еще индеец и с ним две лошади в поводу; на мустангах были седла, к одному из них привязано было лассо, конец его индеец держал в руке и, казалось, дремал; подле него были лук, стрелы и пика.
Ехать далее необходимо, но как пройти незамеченным? Вернуться назад невозможно: тропинка так узка, что повернуть негде… Генрих уже подумал было слезть с лошади, подобраться тихонько к индейцу и раскроить ему череп томагавком. Это жестоко, но никакого другого выхода не представляется… Моро лишил его возможности привести этот план в исполнение. Горя нетерпением покончить это опасное путешествие и наскучив стоять на месте, Моро фыркнул и стал бить копытом. Мустанги тотчас отозвались ржанием… Навагой проснулся, схватил лук, вскочил на лошадь; товарищ его в то же время закричал что-то с холма и стал быстро спускаться к ним.
Головы двух лошадей встретились, они остановились, раздувая ноздри. Встреча произошла как раз на самом узком месте тропинки. Ни та, ни другая лошадь не могла ни отступить, ни повернуться: одна из них должна была очистить дорогу и слететь в пропасть — падение с высоты тысячи футов и бешеный поток внизу!
В эту критическую минуту три плана мелькнули в голове Генриха: заставить Моро двинуться вперед и напором своим столкнуть мустанга в пропасть… Но на Моро не было узды, а у Генриха не было шпор, чтобы заставить его сделать это; успех был сомнительный. Затем Генрих думал пустить томагавк в голову индейцу… Но если он промахнется… Наконец он решил соскочить с коня наземь и броситься на лошадь индейца. Пока он слезал, стрела чуть не задела его по щеке, она миновала только благодаря быстроте его движений.
Генрих протиснулся подле Моро и встал перед мустангом. Животное с фырканьем поднялось на дыбы, но, конечно, сейчас же опустилось на прежнее место. Индеец готовился пустить вторую стрелу, но ей не суждено было летать. В тот момент, когда лошадь опускала передние ноги на землю, Генрих со всего размаху треснул ее топором по голове; мустанг осел и, потеряв равновесие, сорвался, полетел в пропасть, унося с собою всадника, тщетно старавшегося высвободиться из седла. Оба летели вниз; раздался глухой шум падения — они достигли потока.
Когда Генрих приподнялся с колена, на которое опустился, чтобы сильнее ударить мустанга, он увидел, что другой навагой мчится к нему с пикой в руке. Он отшатнулся, чтобы не быть проткнутым насквозь, и отпарировал удар томагавком. Враги сшиблись с такой силой, что оба упали на землю около самого края пропасти.
Поднялись — и началась борьба. Индеец бросил пику и действовал только топором. Они дрались молча, дрались с ожесточением, нанося друг другу страшные удары, и, оба израненные, все-таки продолжали драться. Наконец Генриху удалось отбросить врага от края пропасти на площадку, тут свалка продолжалась, одновременно поднятые томагавки ударились друг о друга так сильно, что выскользнули из рук сражавшихся. Враги сцепились врукопашную и опять свалились на землю. Генрих вскоре почувствовал, что индеец сильнее его. Мускулистые руки навагоя так сжимали его, что у него трещали кости. Тем не менее и Генриху иногда удавалось быть наверху и давить индейца. Катаясь по земле, борцы приблизились снова к краю обрыва. Генрих ослабевал, он уже чувствовал, что сильная рука индейца сдавила ему горло… Он задыхался, перестал сопротивляться… предчувствуя близость смерти, стал вспоминать тех, кого любил… в глазах его мутилось, сознание терялось… видно, конец!..
Когда он пришел в себя, то увидал, что лежит все на том же месте… Обморок был непродолжителен, так как Генрих ощущал еще боль от последних ударов врага; он весь изранен, в крови, на лбу застывший пот… Но где же индеец? Куда он девался? Как не воспользовался этим обмороком, чтобы столкнуть Генриха в пропасть?.. Генрих поднялся на локти и осмотрелся кругом. На площадке