«Наверное, тот самый, гость графини», — подумал Юра.
Население Судака извещалось, что по приговору военно-полевого суда за противодействие немецким военным властям повешены Дмитрий Иванович Козюренко и Семен Гаврилович Боев.
Люди говорили:
— Так то ж дядя Митро, винодел. И хромой Сеня. Один старик, другой на одной ноге… Какие ж они вояки против немецкой силы!
— Ой, товарищи!.. — воскликнула подошедшая женщина. И сразу осеклась. Оглянувшись, она продолжала: — Ой, люди! Во дворе комендатуры они висят, бедолаги!
Многие побежали посмотреть на повешенных, но Юра остался. Ему было страшно. Юра знал столяра Сеню. Безногого, всегда веселого, всем улыбающегося георгиевского кавалера, ковылявшего на деревяшке. Левую ногу он потерял на войне. Его любили все судачане. Его жену и ребятишек — их было пятеро, мал мала меньше — тоже все знали и любили. Оказывается, Сеня записался в Красную Армию, и его назначили начальником всевобуча, чтобы он обучал будущих красноармейцев. И только за это человека, который никому не сделал зла, повесили. Зачем?
Занятия в гимназии возобновились. В классе теперь верховодили ученики-немцы, говорили они только по-немецки и на вопрос, заданный товарищами, отвечали по-немецки. Принципиально! Потому что государственным языком теперь являлся не только русский, но и немецкий. Но, выйдя к доске, учителю отвечали на хорошем русском языке.
Когда Юра впервые услышал от Франца Гута, что Крым навсегда останется под протекторатом Германии или ее колонией, он не поверил и засмеялся. Не понимал он также, почему немецкие офицеры и солдаты платят на рынке за все полцены. «Право завоевателей», — объяснил Франц. Тоже «завоеватель»!
Франц очень гордился тем, что его отец был участником «конгресса» крымских немцев. Сам германский министр земледелия приехал. Он объявил, что Крым и прилегающие к нему украинские территории по побережью Черного и Азовского морей войдут в великую Германскую империю, как особая Черноморская область, — Шварценмергебит. На лохматой карте, вокруг которой собрались молчаливые угрюмые ребята, Франц обвел границы этой области толстым черным карандашом для рисования, а посредине карты нарисовал худого когтистого орла с распростертыми острыми крыльями — немецкий «адлер».
Городок жил в тревожной, выжидающей тишине. О всех событиях судили по слухам, по рассказам проезжавших «очевидцев». Своей газеты в Судаке не было, да и что она могла бы сообщить? Крымские газеты того времени были куцыми листками, многое в них надо было читать между строк.
После занятий Сережа позвал Юру и Колю к себе переклеить марки в новый альбом. Трофим Денисович все еще не возвращался. Как уехал с Юсуфом, так с тех пор и нет его…
— Где же они могут быть? Почему не вернулись? — волновался Юра.
Сережа отмалчивался, пожимал плечами, но не выказывал особого беспокойства, его мать тоже. Юра даже удивился.
Переклеив марки, Юра собрался домой. Мальчики вышли на площадь. Пусто. Возле входа в церковь белеют объявления.
— «К жителям Тавриды и Крыма! — прочитал Юра. — Мы друзья вашей страны… Мы враги разнузданных элементов… Германская армия пришла восстановить спокойствие и порядок…»
Внизу листка напечатано: «Командующий германскими войсками в Тавриде и Крыму генерал Кош».
Рядом висел приказ:
…При неисполнении туземными жителями распоряжений и приказов, изданных военными начальниками, к ним будет применяться судопроизводство на основании законов германского государства.
…Когда туземные жители обвиняются в преступных деяниях против германского войска и лиц, входящих в него, к ним будет применяться законное судопроизводство по законам германского полевого суда…
Командующий ген. Кош.
Мальчики вчитывались в эти строки, добираясь до их смысла.
Наконец Коля воскликнул:
— Слушай, Юрка! Так это мы с тобой туземцы, туземные жители! И батя мой туземец, и Никандр Ильич туземец. Дикари! Чтоб мне провалиться! Вот здорово! В Австралию ехать не надо. Раз так — давайте, хлопцы, разденемся, раскрасимся. В нос — кольца, в руки — лук с отравленными стрелами, в волосы — перо. И снимем скальп с генерала Коша!
Ноздри Коли раздулись, и сквозь многолетний загар проступила меловая бледность.
— А мерзлую собаку в горло хочешь?! — яростно прошептал он. И цепким быстрым движением наискось сорвал листок. На стене белели остатки его.
Юра и Сережа испуганно оглянулись. На площади все еще пусто. Только на той стороне из винного подвальчика вышел какой-то дядька.
Ребята молча побежали. Через несколько минут Сережа, остановившись, сказал:
— Ты что, Николай, сдурел? А в общем, правильно…
В то время когда Юра сидел «под домашним арестом», немцы, оказывается, вывесили еще один приказ: в двадцать четыре часа всем жителям сдать оружие, в том числе охотничье. За невыполнение — смертная казнь.
— А я не знал и не сдал! — с тревогой объявил Юра.
— Как — не сдал? — испугался Сергей. — Что же теперь делать?
Взволнованный Юра помчался домой.
Здесь он наткнулся на германских солдат, которых привел Осман. Конечно, Юлия Платоновна ответила им, что в доме есть берданка.
— Почему нарушили приказ и не сдали? — строго спросил фельдфебель.
— Не знала о приказе.
— Это несостоятельная отговорка. Я вынужден арестовать и препроводить в комендатуру!
— Кого?
Этот вопрос поставил фельдфебеля в тупик.
— Того, чья берданка, — ответил он, подумав.
— Моя! — объявил Юра.
— Юсуфа! — возразил Осман.
— Нет, моя! — настаивал Юра.
— Ты еще мальчик, на тебя нет закона, — объявил Осман.
Юлия Платоновна сразу поняла, какая опасность угрожает Юсуфу, и объяснила, что берданка принадлежит им, а Юсуф давно здесь не живет, значит, она и отвечает, а не Юсуф.
— Кто такой Юсуф? — спросил фельдфебель.
— Враг Германии, — сказал Осман, — имеет четыре георгиевских креста. Татарский дезертир. Ходил в ревком.
— А-а-а! Большевик! Где же он?
— Наверное, удрал с большевиками, — объявил Осман.
Кого же арестовать? Юлию Платоновну? Юра побежал было за бонной Бернистов. По дороге увидел отца Франца Гута, ехавшего в двуколке, и привел его. Никого не арестовали, но берданку и патроны реквизировали. Юра был в бешенстве.
3
Каждую весну судакские ребята ходят на Капсель «топтать» камбалу и ловить на камнях крабов. Камнями называют здесь плоское дно у берега, устланное большими плитами, густо поросшими грубыми от старости водорослями. Кем были уложены эти плиты, никто не помнит. Между плитами встречаются песчаные пятачки.