— У меня такая шишка на голове, — потрогала она голову, — ударилась, когда в машину запихнули.
Максим осторожно пощупал ее голову:
— И у меня шишка на том же месте, только еще больше, — он поднес ее руку к своей голове.
— Нет, это у меня больше, — не согласилась Таня.
— Нет, у меня!
Осознав все нелепость ситуации, они засмеялись одновременно.
— Ладно, голубочки, хватит обниматься, — к ним подошел боец отряда.
Но они не могли остановиться — вцепившись друг в друга, они безудержно смеялись.
— Вот еще два идиота на нашу голову свалились, — не зло проворчал ОМОНовец.
Формальности в милиции вымотали Таню больше, чем собственное похищение и освобождение. К тому же появились корреспонденты местной газеты. Отряду особого назначения в этом месяце исполнялся год, и арест вымогателей был прекрасным венцом годовщины. Таня сначала отказывалась говорить с журналистами — ей хватило слухов об истории с маньяком. И только после того, как газетчикам в интересах следствия запретили называть фамилии, Таня согласилась побеседовать с ними. Участников операции сфотографировали, но в тех же черных масках. Максим вообще остался в тени, чем огорчен не был.
Когда Таню, наконец, отпустили, она еле волочила ноги. Максима в коридоре не было, наверное, уехал с отцом, который появлялся вместе с корреспондентами. На улице уже стемнело, она вяло побрела в сторону остановки, не взглянув даже на стоянку, где стояло несколько автомобилей. И не сразу услышала, как ее окликнули. К ней подбежал Максим:
— Я уже заждался, Танюша. Пойдем, подвезу.
— Спасибо. Я так устала.
— Эти следователи замучают больше, чем вымогатели, — посочувствовал Максим, заводя машину.
— Работа у них такая, — Таня постаралась сохранить объективность, — они меня чаем напоили.
— А я умираю с голоду.
— А я не знаю, чего хочу больше — спать или есть. Завтра, как назло — первый урок.
— А мне крыло у машины надо выправить, фару поменять.
Уже в милиции Таня поняла, что появление Максима во время погони не было запланированным, более того, бойцы особого отряда были недовольны его вмешательством, почему-то уверенные, что он чуть не сорвал операцию. Таня же так не думала.
— Спасибо, Максим, не знаю, что было бы, если бы не ты.
Максим рассказал ей, что он вовсе не собирался геройствовать и подставляться под удар «Волги», а просто хотел со стороны проследить, что с ней все в порядке. Он поставил машину на другой стороне трамвайных путей, за каким-то железным гаражом, а сам встал перед ним. Он, как и ОМОНовцы, считал, что бандиты будут без машины, чтобы легче затеряться в толпе. И только увидев, что Таню повезли в неизвестном направлении, он бросился на помощь, забыв об ОМОНе, обо всем.
Они подъехали к ее дому.
— Я провожу тебя до дверей?
Таня кивнула. Открывая дверь квартиры, она спросила:
— Ужин готовить — нет сил, а чаем напою, будешь?
Максим так же молча кивнул.
Они вошли в квартиру. Максим помог ей снять плащ, разувшись, они одновременно пошли из прихожей, неуклюже столкнулись в дверях комнаты, и эта неловкость, подействовала на них как выстрел из стартового пистолета, бросив их в объятия друг друга. Невозможно было оторваться от этих серых — несомненно, серых! открытых глаз, этих мягких губ, солоноватого запаха. Медленно продвигаясь к дивану, они исполняли ритуальный танец любви, не выпуская друг друга из рук, не отрывая губ. Когда они приблизились к дивану, она, обхватив его бедра ногами, повисла на нем — неси меня, люби меня, танцуй со мной, лети со мной, и он полетел — вниз на диван. Максим пытался раздеться сам и раздеть ее, путаясь в застежках, а она все льнула и льнула к нему. Они так и соединились — Максим, сидя на диване со спущенными брюками и, зацепившейся за часы на руке рубашке, а Таня — сверху на нем, в задравшейся юбке.
Не говоря ни слова, они оделись и прошли на кухню. Увидев, что Максим взял турку, она дала ему пачку молотого кофе, а сама пошла в ванную. Там она не узнала себя в зеркале: лохматая, осунувшаяся, но с абсолютно счастливой улыбкой на лице. Она причесалась, но это мало помогло, шальной блеск глаз и бессмысленная улыбка придавали лицу какой-то безумный вид.
Она вернулась на кухню. Максим выглядел не лучше: взъерошенный, в выбившейся из брюк рубашке; устремившись к ней, он тут же метнулся назад к плите. Глядя, как он босиком приплясывает от нетерпения, разрываясь между ней и кофе, она заулыбалась еще шире, так что заболели скулы — совсем еще пацан, глупый пацан.
Она вытащила из холодильника масло, сыр, хлеб из хлебницы, Максим снял кофе с плиты, поставил на стол. Наконец-то он мог обнять ее. Некоторое время они стояли неподвижно.
— Максим, я есть хочу, — жалобно произнесла Таня, — и кофе остынет.
Они сели за стол. Утолив голод, Таня поднялась:
— Мне завтра рано вставать.
Максим последовал ее примеру. Она спрятала остатки сыра в холодильник, поставила чашки в раковину, и пошла в комнату. Максим выключил на кухне свет, двинулся за ней.
На этот раз они раздевались медленно, складывая одежду на стул. Так же медленно легли на кровать, первые прикосновения были осторожными — они словно проверяли воспоминания о своих телах, а, убедившись в верности своих ощущений, слились воедино.
Ночью они одновременно проснулись, чтобы еще раз почувствовать друг друга.
Утром ее разбудил Максим:
— Пора вставать, будильник уже звенел.
— А почему я его не слышала? — не открывая глаз, спросила Таня.
— Потому что ты — засоня, — Максим поцеловал ее правый глаз. — Я его сразу выключил, уж больно противный звонок.
— Зато не проспишь. Я встаю.
— Сначала я поцелую второй глазик, — удержал ее Максим, Таня согласилась, но одним глазиком дело не обошлось.
— Уже пол восьмого! — вскочила через некоторое время Таня, — я опоздаю!
— Спокойно, — поднялся Максим с кровати, — я на машине, успеем.
Глава 27
— Ты сегодня весь день улыбаешься, — заметила Люда, — и глазки блестят. Игоря что ли выпустили?
Улыбка тихо погасла. Как она могла забыть Игоря! Уроки Таня провела как сомнамбула, ловко решив все вопросы, но при этом, не выходя из сладостной дремы, в которой не расставалась с Максимом. Она забыла, как тяжело Игорю в камере, да вообще забыла, что он есть.
— Ну ладно, я пошла на урок, потом расскажешь, — не дождавшись ответа, Люда вышла из учительской.