не хочет, но она приходит не зависимо от желания.
– Кто? – Поинтересовался Аронов. Как же я его ненавижу! Я всех их ненавижу!
– Смерть. Иногда она предупреждает о своем визите, но чаще просто приходит и…
Дверь за спиной Ивана открывалась. Сама. Медленно, осторожно, словно кто-то хотел убежать из мастерской и очень боялся привлечь внимание.
– Она любит преподносить сюрпризы, но со мной поступила иначе. Предупредила. Знаешь, каково это жить, считая каждую прожитую минуту?
Я не слушала, я, позабыв про боль и страх, наблюдала за дверью. Я молилась, чтобы она не заскрипела, но сегодня Бог был явно не на моей стороне, дверь не просто заскрипела – она взвыла, взвизгнула и распахнулась настежь.
– Я точно знаю, когда… – Иван обернулся на звук. Иван потянулся за пистолетом. Иван упал. На меня. А в следующую секунду Зеркало взорвалось.
Господи, до чего же больно…
За семь с половиной лет до… часть третья
Впервые Серж увидел ее в сентябре года тысяче девятьсот пятнадцатого. Этот сентябрь надолго запал в душу: где-то далеко шла война, безумный мир, расколовшийся на части, подобно мифическому чудовищу пожирал сам себя. Англичане, французы, немцы, турки, русские, сербы… Встреча у города Гумбиннен, грохот пушек, пыль, дым, запах крови и сгоревшего пороха. Славная победа при Франкенау и спустя пару дней поражение при Танненберге. Мазурские болота и Львов, переход через Карпаты и долгие бои на берегах польской речушки Бзура… Известия о победах и поражениях неслись со всех сторон. В основном слухи. Много самых разных слухов, которые хоть как-то скрашивали однообразное существование, слепленное из грязи, болезней, крови и тех, кого нужно убивать.
К лету Серж устал убивать. Он совершенно потерялся между небом, землей и пороховой вонью, он перестал различать своих и чужих, а чужие не перестали. Пуля, краткие минуты беспамятства и долгие – боли, тряская подвода со свежим сеном – Серж зарывался в него лицом, в надежде что ароматы сухих трав очистят, освободят от других, военных запахов, и лазарет.
Ранение позволило вырваться из ада и уехать домой. В поместье было тихо, словно никто и не слышал о войне, и Серж все никак не мог привыкнуть к этой тишине. Рана болела, а во снах он возвращался в грязный окоп и долго о чем-то спорил с хромым солдатом, который отказывался видеть в Серже офицера… Солдат обвинял в трусости, а Серж не знал, что ответить. Он не струсил, он всего лишь устал. И ранен. Но хромой солдат из сна не желал слушать про усталость и раны, солдат требовал… Вот только Серж, как ни силился, не мог вспомнить, чего же требовал солдат.
В поместье же тихо дремал сентябрь, и тонконогие березы щедро сыпали золотом на пока еще зеленую траву, воздух дышал ароматом меда и яблок…
И, когда он впервые увидел Аду, в руках ее была корзина с яблоками, тяжелая, мужчине как поднять, но Ада, упрямо закусив губу, волокла корзину в дом.
– Яблочком угостишь? – Спросил Серж, удивляясь собственному нахальству. Спросил по-французски, но отчего-то не удивился, когда девушка ответила:
– Пожалуйста.
Корзину поставила на ступеньки и красной ладошкой, на которой отпечатался след от плетеной ручки, смахнула со лба пот и прилипший локон. Золотой, как березовые листочки. А глаза голубые и ласковые, брови тонкими дугами, длинные ресницы и синяя жилка на виске. Серж мгновенно влюбился в эту крошечную, синюю жилку, похожую не то на ручей, не то на целую реку. Эта жилка пульсировала в такт сердцу девушки и дышала жизнью. А сама красавица протягивала яблоко, крупное, краснобокое, полное сока и сладкого, яблочного аромата.
– Спасибо.
– На здоровье.
– Как тебя зовут, чудесное созданье?
Она вспыхивает румянцем, и Сержу хочется хохотать от распирающего его счастья, господи, до чего же она хороша, неужто бывают подобные женщины? Или это сон? Но тогда сон хороший, пусть же длится вечно.
– Ада. Ада Адоева.
– Ада Адоева, – повторяет он, не потому, что боится забыть. Просто имя у нее чудесное, самое замечательное на свете имя. – Добрый день, Ада Адоева.
– И вам добрый. – По-французски она говорит чисто, без акцента, значит, образование получила хорошее, а вот платье на ней старое, не единожды чиненное, да и видно, что не по ней шито. Ей бы другой цвет, другой фасон, и засверкает тогда камнем драгоценным…
– Ада! – Матушкин голос, похожий на воронье карканье, разрушил очарование момента. – Ада иди в дом немедленно!
И она ушла, исчезла, словно видение, остался лишь тягучий аромат спелых яблок да краснобокий, сочный плод Евы в руке. Подарок.
– Сереженька, милый мой мальчик, как ты себя чувствуешь? – Маменька сбежала со ступенек с удивительной поспешностью. – Все ли хорошо?
– Вашими молитвами, матушка.
Она зарделась, совсем как Ада.
Ада, кто она такая? Маменька должна знать, она все обо всех знает. Вопрос матушке не понравился, она хмурилась, вздыхала, нервно стучала по ладони веером, и всячески увиливала от ответа. Но Серж был настойчив и, в конце концов, матушка сдалась:
– Это наперсница Стефании, какая-то дальняя родственница, которую они приютили из милости. Совершенно невозможная девица, наглая, непочтительная, дерзкая чересчур. В ее положении следует вести себя иначе.
– Она красивая. – Зачем-то сказал Серж. Матушка нахмурилась еще больше.
– Она – нищая приживалка, надеюсь, мой сын уже достаточно взрослый, чтобы принимать правильные решения.
– Матушка, вы не знаете, о чем говорите.
– Знаю, милый мой Сереженька, в том-то и дело, что знаю. Мужчины падки на красоту, но ты должен думать не только о внешности своей будущей супруги, но и о том, насколько она соответствует титулу. В конце концов, красивое лицо… уйдет. Время безжалостно к женщине, и что тогда останется? Имя? Приданое? Хорошие манеры? Помилуй, Серж, у этой девочки нет ни первого, ни второго, ни третьего.
– Матушка, зачем вы мне все это рассказываете?
– Потому, что хорошо тебя знаю, сын. Помни: имя и титул обязывают ко многому, ты изначально не свободен в своем выборе.
– К чему эти речи?
– Просто я хочу, чтобы ты помнил, кто ты есть, Серж Хованский.
Солнечный зайчик упал на ладонь. Лето прощалось, а сентябрь кружил голову запахом яблок… Серж обожал яблочные пироги с корицей.
Якут
Все произошедшее вспоминалось как сон, жуткий невероятный сон, сложенный из бесконечных темных коридоров, узкой полоски света на ступенях, теплой, почти живой, рукоятки ножа и заскрипевшей невовремя двери.
Кто ж знал, что эта чертова дверь заскрипит. Эгинеев хотел впустить немного света, чтобы глаза привыкли, а вместо этого по натянутым до предела нервам ударил скрип,