– Я хочу победить всех врагов, – сверкнул глазом Горацио, он привстал, стукнул кулаком по столу, – однако нынешние французы – язва рода человеческого.
– Да, ныне они наши враги, – согласился Ушаков. Нельсон снова успокоился, обмяк, как-то подобрел и с нескрываемой доброжелательностью обратился к собеседнику:
– Вы знаете, адмирал, я считаю, что один англичанин равняется трем французам, и я лично всегда готов сражаться на своем корабле с тремя неприятельскими. Но в Абукире мой план был таков, чтобы поставить три своих корабля против одного французского. Вы думаете, я боялся их? Нет, я обеспечивал победу.
Горацио испытующе посмотрел на Ушакова, ожидая реакции, и, не дождавшись, спросил сам:
– А как вы добиваетесь ее?
– Я согласен с вами, адмирал, – кивнул Федор Федорович, – в бою надо создать превосходство. Превосходство скорости, умения, точности, мощи орудий, маневра, воодушевления в два или, как вы считаете, в три раза, тогда враг побежден. Действительно, надо создавать перевес.
Английский командующий вскочил, в нервном возбуждении заходил по каюте, ему давно не приходилось разговаривать с профессионалом, боевым адмиралом его масштаба о вещах, которые обеспечивают успех боя, о тонкостях военно-морского искусства. Сегодня он не думал о превосходстве своего гения, он просто говорил с коллегой, равным ему по таланту.
– Я считаю, что судьба боя решается здесь, – Нельсон постучал себя по голове. – Если я больше продумал ходов, чем мой противник, бой – мой!
– Без сомнения, ваша милость! Так же как и здесь, – приложил руку к сердцу Ушаков, – сердце моряка должно быть воодушевлено на бой и свято верить в истинные победы.
Сейчас согласился Горацио, сегодняшняя беседа для него шла более легко, чем предыдущие.
– Скажите, Ушаков, – искренне поинтересовался он, – как вам удалось удержать в повиновении свой флот и этих варваров, когда вы осаждали крепость? Ведь это нудно, нелегко и опасно караулить у норы? Сие больше подходит охотничьим собакам, чем морякам.
Ушаков сегодня тоже испытывал доверительное чувство к союзнику и сказал то, что не доверял бумаге:
– Да, осада изнуряет не только осажденных. Мы были недалеки от краха. Голод. Кончились заряды. Однако дух российских матросов был подъемный, а у французов он был угнетен. Французам не откажешь в храбрости, но они сникли, ослабили сопротивление и проиграли.
Вбежал вестовой, перебил их наметившийся контакт, доложил:
– Адмирал Блистательной Порты Кадыр-бей!
– Полномочный министр российского императора Италинский!
– Русский вице-адмирал Карсов!
– Не Карсов, а Карцов! – поправил Ушаков. – Ну, милостивый государь, вам встречать! Да, наверное, и первый министр Актон отчалил от пристани.
А дальше уже все было, как и в предыдущие встречи. Ушаков и Карцов хотели согласовывать план совместного действия против Мальты с английской эскадрой. Нельсон же, «хотя казался согласным», как записали в «историческом журнале» русской эскадры, к такому согласованию не приступал, заявляя, что некоторые его корабли следуют в порт Магон для исправления, другие в Гибралтар, чтобы нести патрульную службу против возможного прорыва французского флота. Особенно озадачило Ушакова сообщение о том, что португальские войска, блокирующие Мальту вместе с эскадрой контр-адмирала Ница, возвращаются в Лиссабон.
Ушаков предлагал совместную блокаду и штурм, а англичане отводили флот и предлагали русским кораблям лишь патрулировать вокруг острова.
– Я, милостивый государь, не пастух у французских овечек, а боевой командир, что умеет сражаться и побеждать, – начиная сердиться, выговаривал он Нельсону. Тот горько вздыхал, может быть, и давал понять, что это не только его решение, но ничего другого не предлагал.
Взволнованный Актон, что прибыл после начала переговоров, вытащил гербовую бумагу короля и разрешил спор. Король умолял союзников отправиться в Неаполь «для восстановления и утверждения в оном спокойствия, тишины и порядка и прочих обстоятельств».
– Ну что ж, исполним просьбу августейших особ, – обратился Ушаков к Италинскому, – ведь и нам его императорское величество Павел I наказывал оказать всяческую помощь королевству Обеих Сицилии. Я уже по просьбе господина фельдмаршала графа Суворова-Рымникского капитана Пустошкина с кораблями «Михаилом», «Симеоном и Анной» с авизами послал под Геную для блокады оной, три фрегата под началом Сорокина выделил в Неаполь. Видимо, и всей эскадре следовать туда же надо. – И, считая переговоры законченными, встал, протянул руку Нельсону: – До свидания, адмирал! До скорого свидания на стенах Ла-Валетты!
И не вина русского флотоводца, что та встреча так и не состоялась.
Неаполь
«Исполняя волю и пожелание его неаполитанского величества», русская эскадра в начале сентября стала полукружием в заливе у столицы Неаполитанского королевства. Ушаков вскинул свою спутницу – подзорную трубу и долго всматривался в мягкие и красивые очертания города. На итальянской земле он уже бывал, довелось ему видеть здесь и мишуру богатства, и дикость нищеты. Нет, не увидел он здесь, в этих краях, ни разумных порядков, ни разумной отеческой власти. Многое казалось ему в зарубежье странным и миражным, каким-то игрушечным, неживым, кукольным.
Вот и сюда прибыли они для важного дела – спасения неаполитанского короля, но возвышенности и святости монаршего сана не почувствовал. К русскому графу, полномочному министру, да – почтение, а к этому монарху, сбежавшему из своей столицы средь шумного бала, он отнесся, как к карнавальной маске. Говори ей пустые слова и знай, что под ней другая личина. Какая?
Русские офицеры, посланник рассказывали о пустоте, трусливости, напыщенности короля, о злопамятности, беспощадности королевы.
Ушаков про себя сокрушался: сколь же ничтожных особ ему приходится защищать. Напоминали они ему ионических нобилей. Напыщенны, как индюки, родство помнят, а забот о подданных, о людях подчиненных как не бывало. Да разве бы смог он победы свои одержать в Черном море, здесь, у Венецианских островов, Корфу взять, если бы о матросах не заботился, экипажи не снабжал всем необходимым. Как же они хотят в своем королевстве жить и править оным, ежели подданные у них хуже скота? Почтительно и твердо отписал Фердинанду и Актону, что необходимо для мира и спокойствия «общее прощение».
Граф Мусин-Пушкин-Брюс, что прибыл тоже сюда на корабль, снисходительно рассмеялся при встрече.
– Кому вы пишете? Я уже имел честь вызвать неудовольствие таковой же просьбой. Думаю, и вам несдобровать после сих уязвительных для королевской пары просьб. Я-то чую, что мне придется уехать, и рад сему. Надоело, признаться, видеть сии позорища палаческие на всех площадях.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});