вовсе. Ему помнилось, как пухлая подползла к нему по полу, дыша словно загнанный зверь, и прижалась, наполнив мягкими грудями его твердые пальцы; оба они слишком устали, чтобы продолжать, но она все равно шептала:
– Да, вот так! Да!
Не потому ли, когда они проснулись на четвертый – или на пятый – день, женщины исчезли, а с ними мул и тележка?
– Они увели, кто ж еще, свиная ты задница! – орал молодой.
Не тогда ли они со стариком и сцепились? Клодон тоже орал, но попутно смотрел, не осталось ли у них пива.
Первый-то начал молодой, как всегда, но Клодон никак не мог вспомнить, что было дальше. Он помнил, что хотел выйти, а старик его не пускал.
– Нет уж, останься! Хоть зарыть его помоги! Что мне с ним делать? Нельзя так просто взять и уйти…
– Почему нельзя? – Клодон отпихнул его, только теперь осознав, что молодой мертв, – раньше он думал, что только ранен. – Ты напачкал, тебе и прибирать.
Кожаную покрышку телеги женщины не взяли. Клодон накинул ее на плечи и завязал тесемки, думая: может, он и сам пару раз вломил парню? Все произошло в хижине, это точно. Так вломил или нет?
Нет, это старик – с чего бы он иначе так себя вел? Клодон поплелся к дороге. Под каким-то толстым деревом его долго рвало, наизнанку вывернуло. Он лег, завернувшись в свой кожаный плащ, и долго так пролежал – а когда оклемался, ничего не мог толком вспомнить. Ножом, что ли, молодого пырнули? Или избили? Он бросил ему в морду пустой кувшин… Нет, парень со старым подрался, вот как все было. Но если бы сейчас Клодона поставили перед судом и ему грозила смертная казнь, он бы все равно не смог сказать, кто убийца, и как совершилось убийство, и почему.
Он сидел у дороги, дожидаясь попутного возницы, и думал: может, похоть – не так уж она и плоха, когда желание недоступно – сама перетекла от красоты той лунной ночи к не вмещающемуся в памяти злу?
Раньше Клодон уже убивал, сознательно, хладнокровно – там, на глухих проселках, где трещат сверчки, хвоя поглощает все звуки и кровь впитывается в палые листья. Может, и теперь придется, думал он в ожидании. Но ничто не тревожило его так, как смерть ленивого, сварливого парня, напоминавшего Клодону самого себя в молодости. Его неуверенность в том, что убил он, лишь усиливало иронию. Он чувствовал себя дураком и грустил.
Лучше, решил он, обходиться собственной правой рукой и памятью о желании.
Повтори хоть сто раз, что парень сам напросился, все равно не поможет. Слишком все запутано, слишком опасно.
Мы рассказали о встречах Клодона с похотью, но ничего не написали об эмоциональной подоплеке его аппетитов. Каким бы он ни был любовником – а мы уже сказали, что неплохим – с женщинами он вел себя хуже некуда. Он успел уже зачать трех детей, которых в глаза не видел, – он думал, что четырех, но четвертый был не его, – и у каждой из матерей что-нибудь да украл: деньги, еду, горшок, нож.
Мы рассмотрели разницу между желанием и похотью и сумели показать, как первое сдерживает вторую даже в разгаре пьяной оргии. Но вот вопрос: может ли похоть сдержать желание?
Десять лет назад, когда Клодон покинул обитательницу граничащей с пустыней деревни, темноглазая обитательница его фантазий смеялась потому, что была слегка не в себе. После описанного нами убийственного разгула она смеялась потому, что задумала некий план выше разумения Клодона, но готова была и его посвятить.
Мы рассказали об отношении Клодона к похоти в его шестнадцать, двадцать шесть, тридцать шесть. Вы наверняка спросите, как обстоит дело теперь, по прошествии всего нескольких лет?
В те пять недель, что он пробыл в Нарнисе, похоть ограничивалась смутными прикидками насчет сестры Фунига, Яры. Будет ли она покорна, как женщина с края пустыни? Или хмель зажжет в ней огонек, отличавший женщин из Винелета? (Мы с вами пользовались бы другими терминами, но Клодон мыслил именно так.) Ответ, к которому он приближался, гласил: так или этак, возиться не стоит.
Мир вокруг Клодона к этому времени изменился. Одно правительство пало, к власти пришло другое, некий мятежник восстал против рабства, на котором держалась примерно треть экономики Невериона, сам Клодон сильно прибавил в весе. Но его все это не беспокоило, поэтому и мы не останавливались на этом. Пока он стоял вместе с Фунигом во дворе таверны и смотрел на женщину, улыбавшуюся ему из окна, нужно было поговорить о других вещах.
Сейчас мы вплетем в наш рассказ еще одну нить из прошлого, чтобы завершить узор настоящего.
11. – Что предложить? – Они обогнули пруд и прошли за дверную завесу.
В первое мгновение Клодон подумал, что здесь пожар. Потолочные лампы висели не только посреди комнаты, но и во всех четырех углах. У каждой стены горели треножники. Везде стояли резные стулья, пол устилали толстые ковры, на большой кровати громоздились подушки. На низких столиках тоже горели лампы.
– Сейчас покажу. Видел такое когда-нибудь? – Хозяин показал на окно в красивой раме, выходящее, наверно, в другую комнату: за ним тоже горели огни. – Это зеркало. Ты, может быть, видел маленькие, какими торгуют в провинции: кусочки полированного металла, в которые можно смотреться, пока они не потускнеют. Но зеркала такой величины встречаются редко. Если станешь перед ним, увидишь себя яснее, чем в лесном пруду или уличной луже. Посмотри сам.
Твердый металл вдруг как будто растаял, и в нем появился человек… видимо, Клодон. Потом к первой фигуре присоединилась другая, с лицом хозяина, и Клодон понял, что первая – и впрямь он. Широко поставленные глаза, полные, чуть приоткрытые губы, широкие плечи…
– Остается добавить еще одну мелочь. – Хозяин защелкнул на шее Клодона что-то холодное и тяжелое. Клодон хотел это снять, но хозяин удержал его руку. – Рабский ошейник. Не надо, не трогай его. – Голос хозяина звучал властно, да и подвальные пары еще не совсем рассеялись. Замок там сломан – можешь снять, когда хочешь. Разнимешь две половинки, и все.
Клодон взялся за ошейник двумя руками, и тот в самом деле распался надвое, но хозяин тут же снова его закрыл. Человек в зеркале – и рядом с Клодоном – улыбался.
– Посмотри на себя теперь. Повернись вправо, влево. Ну? Что ты видишь?
– О чем ты? – Клодона удивляло, что он слышит только один голос: губы в зеркале шевелились тоже.
– Кто на тебя смотрит с