Губе Осман родился в селе Эрпели Буйнакского района Дагестанской АССР, аварец, сын владельца мануфактурной лавки. Офицер царской армии, служил в Дагестанском полку Кавказской туземной дивизии. В 1915 году присоединился к частям деникинской армии и участвовал в боях против Красной Армии. В 1921 году эмигрировал из Грузии в Трапезунд, а затем в Стамбул. Проживал в Турции до 1937 года под фамилией Губе. В 1938 году выдворен турецкими властями в Германию, где служил в абвере. После окончания школы разведчиков в 1942 году оказался на территории СССР. В случае победы немцев Губе отводилась роль начальника политической полиции на Северном Кавказе.
По подлинным архивным документам НКВД, а также немецкого абвера, СС и других спецслужб установлено, что завербованные из числа советских военнопленных десантники под руководством О. Губе с первых же дней и даже часов пребывания на территории республики были обезврежены органами НКВД при активной помощи местного населения.
Кстати, в горбачевские времена на основе подлинных документов журналистом Ратмиром Льяновым был снят документальный телефильм «Расскажем правду». В осуществлении операций по обезвреживанию немецких десантников приняли непосредственное участие и проявили личное мужество местные жители из числа чеченцев. Назывались фамилии чекистов Хамида Магомадова, Ахмеда Парагульгова. Последний, кстати, и пленил капитана Губе Османа, скрывавшегося в одном из горных районов республики.
Вся эта информация в догорбачевские времена долгие годы держалась в строжайшем секрете. О ней никто, кроме узкого круга лиц, не знал. Обвинения чеченцев и ингушей продолжались не только из центра, но и местными партийными и советскими органами вплоть до 1989 года, до смены в республике партийного руководства, когда первым секретарем обкома впервые за всю советскую историю стал чеченец Доку Завгаев.
Ему было четыре года, когда в их дом пришли солдаты и приказали собираться. В памяти мальчика навсегда остался грохочущий грузовик, на котором вперемешку с тряпьем детей везли к железнодорожной станции Ишерской, вагон-теплушка, из которой на остановках вытаскивали окоченевшие тела, детский плач и женские рыдания, черный удушливый дым паровоза и его душераздирающие гудки, скрежет и лязг железа.
За что? За что такое наказание, такой позор? Эта мысль постоянно мучила Доку Гапуровича. Официальная версия вызывала немало сомнений еще в школьные и студенческие годы. Ведь сразу после депортации была запущена в массовый оборот, а затем получила отражение в литературе версия о преступлениях чеченцев и ингушей, об их предательстве и прочих тяжких злодеяниях. И хотя других источников информации не было, Завгаев, по его словам, смотрел на своего отца, родственников, других сосланных взрослых односельчан и не верил в то, что им приписывали.
Эта заноза сидела в чеченской молодежи очень глубоко. Она причиняла постоянную боль. Правду могли открыть только архивы. А туда путь был закрыт, несмотря на то, что тот же Завгаев находился уже на партийной работе. И только с приходом Горбачева блеснул луч надежды, которым новый национальный чеченский лидер не преминул воспользоваться.
И вот, после неоднократных настоятельных обращений к тогдашнему высшему руководству страны наконец-то предоставилась возможность получить доступ к святая святых – закрытым в спецхранах документам. Архивы ЦК КПСС, НКВД – НКГБ, Министерства обороны и других центральных ведомств убедили Завгаева в том, что конъюнктурные мифологемы сыграли зловещую роль в принятых в 1944 году решениях о выселении всего чечено-ингушского народа.
– Я был потрясен, – рассказывал Д. Г. Завгаев автору этой книги, – когда в 1989 году впервые ознакомился с кремлевскими архивами о событиях 23 февраля 1944 года. Неспроста их хранили за семью замками, не допуская к ним даже крупнейших партийных историков – московских, конечно. О чечено-ингушских и речи не могло быть.
Что же открылось чеченскому лидеру? Прежде всего точное число репрессированных народов бывшего СССР. Их подлинное количество не называлось нигде и никогда. Эта цифра не была известна даже ему, «первому лицу» в Грозном и не последнему в Москве. 62 нации и народности!
Чеченцы и ингуши занимали особое место в этой печальной «иерархии». Эти два народа были самыми многочисленными среди репрессированных. К тому же их депортация осуществлялась с применением войск. Уже во времена горбачевской гласности старики, опасливо оглядываясь по сторонам, вполголоса рассказывали молодежи о невероятном случае, когда в огне погибли жители большого горного аула Хайбах Шатойского района.
Хайбахская трагедия
На территории Чечено-Ингушской АССР тогда было 24 административных района, в которых проживали 731,7 тысячи человек. Из них чеченцев насчитывалось 387,8 тысячи (52,8 процента), ингушей – 75 тысяч (12 процентов), русских – 205,8 тысячи (27,8 процента), других национальностей – 57 тысяч человек (7,4 процента). Эта статистика позволила составить более или менее полное представление о подлинных масштабах трагедии, обрушившейся на чеченский и другие народы. Появилась наконец точка отсчета, позволявшая говорить о том, какими потерями обернулась для коренного населения республики насильственная депортация 1944 года. Ведь точная цифра жертв была не известна. Народ жил как в потемках: погрузив людей в 14 тысяч вагонов в 1944 году, уцелевших привезли обратно из Казахстана и Киргизии через 13 лет. Сколько погибло при «отлове», в пути, в безмолвных среднеазиатских степях, народу было неведомо, центр не считал нужным сообщать подобные сведения, хранившиеся в архивах московских учреждений.
И вот впервые, за несколько лет до полувековой даты, удалось преодолеть информационную блокаду. В архиве ЦК КПСС была обнаружена справка, составленная ответственным работником ЦК Тикуновым в 1956 году. Тикунов возглявлял комиссию, выезжавшую в Чечено-Ингушетию по указанию Н. С. Хрущева, который поручил проверить обоснованность утверждений Д. Мальсагова о том, что 27 февраля 1944 года при выселении чеченцев из села Хайбах Шатойского района было заживо сожжено около 700 жителей из окрестных аулов.
Дзияудину Мальсагову было под 80 лет, жил он в Грозном. Чеченец. Ветеран правоохранительных органов. Был следователем, прокурором, судьей. В годы Отечественной войны занимал должность заместителя наркома юстиции Чечено-Ингушской АССР.
Уважаемый человек, и посты занимал довольно высокие. Но, безусловно, не настолько, чтобы общаться с тогдашним главой СССР. Позже стали известны подробности того, как ему удалось пробиться к Никите Сергеевичу. В июле 1956 года Хрущев приехал в Алма-Ату, где проводил зональное совещание партактива. Д. Мальсагов был тоже его участником. Там он и передал Хрущеву письмо, в котором сообщал о варварском уничтожении жителей Хайбаха, а также об убийствах ни в чем не повинных людей в других селах во время выселения чеченцев и ингушей, которое он считал незаконным. Хрущев, возвратившись в Москву, поручил проверить полученные сведения о чудовищном преступлении в Хайбахе с выездом на место – уж очень невероятным представлялся ему случай с сожжением заживо 700 мирных жителей.
Комиссия во главе с работником ЦК КПСС Тикуновым провела тщательное расследование происшествия. Опросили более сотни человек, произвели раскопки на месте предполагаемого преступления, в результате которых были найдены обугленные останки людей, провели необходимые экспертизы. Работа заняла несколько месяцев. Итогом стала справка на имя Н. С. Хрущева: все, что поведал Д. Мальсагов, сущая правда.
В 1991 году останки погибших перезахоронили. Это произошло 24 августа, в день, когда у здания Верховного Совета ЧИР начала собираться толпа с требованием отставки партийного руководства.
После, возвращаясь к тем событиям, Д. Г. Завгаев вспоминал, что его внимание к этой проблеме кое-кому в Москве казалось излишним и даже вредным.
– Ну и чего ты добьешься? – предупреждали его. – Всему миру известна трагедия Хатыни в Белоруссии, Лидице в Чехословакии, Орадура во Франции. Их виновник – гитлеровский фашизм, осужденный в Нюрнберге. А Хайбах? Не в наших интересах привлекать к нему внимание общественности.
Из показаний Д. Мальсагова, допрошенного в качестве свидетеля много лет спустя:
«24 февраля мы прибыли в с. Ялхорай, а после с капитаном Громовым поехали по маршруту Акки – Эски – Хайбах – Нашхой. С Громовым я познакомился в пути следования. В ночь с 26 на 27 февраля 1944 года мы приехали в с. Хайбах…
27 февраля в Хайбахе в конюшне колхоза им. Л. П. Берии собрали людей со всех окрестных хуторов и сел. Офицер НКВД приказал тем, кто не может идти, зайти в помещение, там подготовлено место для ночевки, завезено сено для утепления. Здесь собрались старики, женщины, дети, больные, а также здоровые люди, присматривающие за больными и престарелыми родственниками. Сюда же зашли и здоровые люди, которые предполагали, что их вместе с нетранспортабельными могут увезти на машинах, подводах. Некоторые поговаривали, что их вывезут на самолетах. По моему подсчету, в конюшню зашло 650-700 человек. Это происходило на моих глазах. Всех остальных жителей района через с. Ялхорой под конвоем отправили в с. Галашки и оттуда – до железнодорожной станции.