— Месяцев? — ужаснулась Эрика.
— Да, месяцев, если Гитлер решится оставить Берлин и начнет вести партизанскую войну из Баварских Альп, а похоже на то, что он именно так и поступит. Кстати, в пользу этого предположения говорят и предсказания Малаку о том, что главные нацистские преступники не будут повешены до октября 1946 года.
— Опять Малаку!
— Да. Он попал в один со мной концентрационный лагерь. Мы выбрались оттуда вместе, и сейчас он здесь в Берлине.
Затем Грегори поведал Эрике о том, как он воспользовался оккультными талантами Малаку, чтобы войти в доверие к Гитлеру, и о своем плане, который в случае его реализации положил бы быстрый и эффектный конец карьере маньяка.
— Ах, милый! Если б только тебе это удалось, — воскликнула Эрика. — Герман говорит, что русские будут в Берлине в ближайшие пару недель. Если Гитлер останется в столице и покончит самоубийством, тогда действительно война закончится. А если засядет в баварской крепости, то война протянется еще несколько месяцев. Сколько бесчисленных жертв войны ты бы мог предотвратить, сколько бед и несчастий избежать.
Грегори кивнул:
— Именно этого я и добиваюсь. Но только слишком это непростое дело.
Секунду они помолчали, затем Эрика сказала:
— Кроме грандиозного плана, который ты воплощаешь в жизнь, ты мне так ничего и не рассказал о себе.
— Между прочим, ты тоже о себе не слишком распространялась, — засмеялся он.
— Ну мне, собственно, и не о чем рассказывать. Вплоть до прошлого месяца я продолжала работать в госпитале в Гуэйн Мидз. Старина Пеллинор продолжает жить и работать в своем духе. Стефан и Мадлен счастливы, твой крестник — просто чудо. Но ты-то, ты? Столько месяцев провести в концлагере! И еще этот Малаку опять появился! И тебе удалось найти правильный подход к Герману. Расскажи мне обо всем. Сначала поясни, как ты смог выстоять перед всеми бедами и лишениями? И твоя нога, как она? Очень болит?
— Нет, теперь я уже почти и не замечаю раны. Только когда перенапрягаю ее сверх меры — тогда побаливает.
Вдруг Грегори вспомнил что-то и рассмеялся.
— Что, интересно, тебя так рассмешило?
Он поцеловал Эрику.
— Знаешь, прелесть моя, я ведь воспользовался этим своим увечьем, вернее, самим фактом серьезного ранения, чтобы использовать его как предлог, под которым я всячески избегал прыгнуть в постель к очаровательной женщине.
— Это с кем же? — насторожилась Эрика.
— С Сабиной Тузолто.
— Что?! Опять эта женщина?
— Да.
И Грегори рассказал Эрике, как Сабина прятала его у себя на вилле и спасла от ареста за бродяжничество и от верного финала в застенках гестапо.
Выслушав его историю, Эрика улыбнулась:
— Она моложе меня и очень хороша собой. Так что ты заслужил самые высокие оценки за образцовое поведение, когда устоял перед ее чарами. Да если бы и поддался, то в таких отчаянных обстоятельствах я бы тебя не слишком винила за малодушие. В общем, я на нее зла не держу — напротив, я ей признательна за то, что она подвергала свою жизнь опасности ради твоего спасения. И выиграла в конечном счете только я.
— Я рад, что ты так считаешь, — задумчиво произнес Грегори. — Тебе ведь известно, что она меня спасла и в Будапеште, и когда я вытащил ее из лондонского Тауэра, мы тогда сравняли счет, а теперь она снова выигрывает по очкам. — И рассказал о беде Сабины, из-за которой она не может уехать из Берлина.
— Бедная девочка, как ей не повезло, — посочувствовала сопернице Эрика. — Остается только уповать на то, что она прислушалась к твоему совету и наконец-то уехала из Берлина.
— Я обязательно должен в этом убедиться, иначе меня совесть замучает. Но несчастье в том, что теперь, когда Гитлер начал клевать на мою приманку, я не смею оставлять бункер надолго, чтобы добраться до виллы. Я бы и сегодня не вырвался, если бы не настоятельный приказ Геринга приехать в Каринхолл.
— Но теперь-то ты, надеюсь, рад, что откликнулся на его зов?
— Как ты можешь еще сомневаться в этом?
Он подкрепил свои слова нежным объятием. Эрика высвободилась и заметила:
— Ты ведь уже давно покинул бункер, наверное, страшно проголодался. Давай поужинаем.
Грегори уже обратил внимание на то, что столик у одной из стен гостиной был превращен в буфет с холодными закусками. Там были представлены такие яства, которые мог себе мало кто позволить во всей Европе накануне окончания войны. Однако на кухню такого могущественного гурмана, как Геринг, это правило не распространялось. Там был паштет из гусиной печени, холодный омар, вестфальская ветчина, суп из птичьего филе, украшенный трюфелями, ананас, бутылка вишневки, большая бутылка шампанского в ведерке со льдом.
Пока они воздавали должное роскошному угощению, Грегори рассказал о своем бегстве из Польши, о своих несчастных месяцах, проведенных в Заксенхаузене, как он с помощью Малаку получил возможность спастись из концлагеря и оказался опять в смертельно опасной ситуации, когда его мог запросто расстрелять Геринг. Ужин они закончили около трех утра.
В семь их разбудил лакей, который принес завтрак, и сообщил, что рейхсмаршал уже поднялся и желает, как только они позавтракают, чтобы они присоединились к нему.
Рейхсмаршал был щегольски одет в бледно-голубой китель со всеми соответствующими его чину шефа «Люфтваффе» золотыми безделушками и регалиями, его широкую грудь украшали мягко поблескивающие на свету отделанные драгоценными камнями ордена. На столе лежал массивный маршальский жезл из слоновой кости с золотыми эмблемами власти.
Он встретил их стоя, поцеловал руку Эрике и извинился:
— Мне ужасно неприятно прерывать ваше блаженство в столь ранний час, но скоро мы уезжаем отсюда. Пришло время эвакуироваться из Каринхолла.
Едва он произнес эти слова, как они уловили вдалеке глухой грохот.
— Этот шум… — поинтересовался Грегори, — уж не приближение ли это часом…
Геринг кивнул:
— Да, это пушки русских. Они будут здесь уже завтра, а может быть, и сегодня вечером.
Эрика обвела взглядом огромное помещение.
— Но что же будет с этими чудесными вещами? Вы не собираетесь попытаться спасти эти сокровища?
Рейхсмаршал Горько усмехнулся:
— Нет, дорогая моя. Понадобились бы недели на то, чтобы упаковать это все и отослать. А потом, что толку связывать себя обузой, чтобы утащить подлинный антиквариат, который бы потом я смог обменять на хлеб с маслом. Нет, этот период моей жизни закончен. Пока он длился, это было восхитительно. В новое время никто еще не жил, подобно мне, так долго в роли римского императора. Но настал момент опустить занавес. Что будет со мной, когда я уйду с исторической сцены в небытие, уже не имеет значения. Меня лишь заботит, что народу Германии придется заплатить дорогую цену за свои усилия достичь мирового господства.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});