Читать интересную книгу Масоны - Алексей Писемский

- Театр был, и актрисы приезжали на ужины! - отвечал тот.

- Вот оно, как мы давно существуем! - произнес самодовольно Максинька, но в это время вошел симпозиарх, а за ним половой внес несколько графинчиков водок, зернистую икру, семгу, рыжички, груздочки.

- Позвольте, господа, этого нельзя, - заметил гегелианец, указывая на водку, - греки во время еды ничего не пили.

- Что ж делать? - возразил ему частный пристав. - Мы без водочки непривычны принимать хлеб-соль; нам рюмочку - другую непременно надобно вонзить в себя, чтобы аппетитец разыгрался.

- Мы должны прежде выпить! - подтвердил Максинька, наливая себе самую огромную рюмку и цапнув ее сразу. - Фантазию это нагоняет... человек от этого умнее делается.

- Но вот рыбка наша плывет к нам, - сказал симпозиарх, указывая на полового, несшего огромную паровую стерлядь, вкусный запах которой приятно защекотал обоняние всех.

Когда сие благородное блюдо было покончено, то выгнанный из службы доктор, не уступавший в количестве выпитой водки Максиньке, произнес еще первые в продолжение целого вечера слова:

- Такие рыбы дай бог, чтобы и в Эгейском море водились!

- Там нет таких - это мне иностранцы говорили - наши рыбы лучшие в свете, - сказал ему на это негромко, как бы тайну какую, надсмотрщик палаты.

- Согласно вашим указаниям, - отнесся затем симпозиарх к молодому ученому, - я велел поросеночка изжарить; вы изволили говорить, что греки свинину кушали.

- Отлично! - одобрили частного пристава Максинька, доктор и надсмотрщик.

- Это черт знает что такое!.. Дай бог выдержать! - произнес камер-юнкер.

- Нет, ничего, - возразил ему гегелианец, сделавшийся ужасно оживленным вследствие выпитых двух-трех рюмок мадеры, которую частный пристав умел как-то незаметно подливать ему.

Поросенок с подрумяненной кожицей невдолге был подан. Симпозиарх крикнул половому:

- Madame Клико сюда на сцену!

M-me Клико, слегка подмороженная, явилась в количестве шести бутылок, ровно сколько было трапезующих, а затем, по уничтожении поросенка, начался уже настоящий симпозион.

- Греки обыкновенно, - начал поучать молодой ученый, - как народ в высокой степени культурный и изобретательный, наполняли свои вечера играми, загадками, музыкой и остротами, которые по преимуществу у них говорили так называемые паразиты, то есть люди, которым не на что самим было угощать, и они обыкновенно ходили на чужие пиры, иногда даже без зова, отплачивая за это остротами.

- Это я! - отозвался самодовольно Максинька.

- Только без остроумия! - заметил частный пристав.

- Ну, уж это не тебе судить! - возразил Максинька и отнесся к гегелианцу. - А какие это у них загадки были? Такие же, как и у нас: когда загадаешь, так скверно выходит, а отгадаешь - ничего, хорошо?

- Какие же у нас такие загадки? - спросил его, в свою очередь, частный пристав, наперед ожидавший, что Максинька что-нибудь соврет.

- А вот такие, - отвечал Максинька, - идет свинья из Питера, вся истыкана.

- Да что ж тут гадкого? - допытывался частный пристав.

- Как же не гадко?.. Вся истыкана, а значит, это наперсток, - произнес Максинька и захохотал.

Засмеялись за ним и прочие, но не над загадкой, а над самим Максинькой: до того физиономия его была глупо-самодовольна.

- У греков, конечно, не было таких остроумных загадок! - заметил молодой ученый. - У них, например, загадывалось: какое существо, рождаясь, бывает велико, в среднем возрасте мало, когда же близится к концу, то становится опять громадным? Когда кто угадывал, того греки украшали венками, подносили ему вина; кто же не отгадывал, того заставляли выпить чашку соленой морской воды.

- Я эту загадку могу отгадать, - вызвался самонадеянно Максинька.

- Сделайте милость, тогда мы вас венчаем венком, - объявил ему гегелианец.

- Это коровье вымя! - произнес с гордостью Максинька.

- Почему? - спросили его все в один голос.

- Как почему? Потому что, - отвечал Максинька, - поутру, когда корова еще не доена, вымя у нее огромное, а как подоят в полдень, так маленькое, а к вечеру она нажрется, и у нее опять эти мамы-то сделаются большие.

Некоторым из слушателей такая отгадка Максиньки показалась правильною, но молодой ученый отвергнул ее.

- Вы ошиблись, - сказал он, - греки под этой загадкой разумели тень, которая поутру бывает велика, в полдень мала, а к вечеру снова вырастает.

- Это вот так, ближе к делу идет, - подхватил частный пристав, - и поэтому тебе, Максинька, подобает закатить соленой воды!

Но Максинька не согласился с тем и возразил:

- Это, может быть, по-гречески не так, а по-нашему, по-русски, точно то выходит, что я сказал.

- Но я вот, имея честь слушать вас, - сказал почтительно молодому ученому частный пристав, - вижу, что дам тут никаких не было.

- Напротив, всегда призывались флейтщицы, разные акробатки, которые кидали искусно обручами, танцевали между ножами...

- Как у нас в цирках это делают, - заметил частный пристав.

- Ну да!

- А в карты и на бильярде греки играли? - осмелился спросить молодого ученого надсмотрщик.

- Греки играли в кости, но более любимая их забава была игра коттабос; она представляла не что иное, как весы, к коромыслу которых на обоих концах были привешены маленькие чашечки; под чашечки эти ставили маленькие металлические фигурки. Искусство в этой игре состояло в том, чтобы играющий из кубка сумел плеснуть в одну из чашечек так, чтобы она, опускаясь, ударилась об голову стоящей под ней фигурки, а потом плеснуть в другую чашечку, чтобы та пересилила прежнюю и ударилась сама в голову своей фигурки.

- Это хорошая штука, почище будет вашего бильярда, - отнесся частный пристав к упорно молчавшему доктору.

- Не знаю-с, я не видал такой штуки, - промолвил тот нехотя: ему, кажется, грустно было, что в этот вечер он мало облупил на бильярде постоянную свою жертву - надсмотрщика.

На этом месте беседы в кофейную вошли два новые посетителя, это начинавший уже тогда приобретать себе громкую известность Пров Михайлыч Садовский, который с наклоненною немного набок головой и с некоторой скукою в выражении лица вошел неторопливой походкой; за ним следовал другой господин, худой, в подержанном фраке, и очень напоминающий своей фигурой Дон-Кихота. При появлении этих лиц выразилось общее удовольствие; кто кричал: "Милый наш Проша!", другой: "Голубчик, Пров Михайлыч, садись, кушай!"

Товарищ его тоже был оприветствован.

- Откуда ты, небес посланник? - продекламировал тому невзрачный камер-юнкер.

- Из больницы, умер было совсем... - отвечал тот. - Вообразите, посадили меня на диету умирающих... Лежу я, голодаю, худею, наконец мне вообразилось, что я в святые попал, и говорю: "О, чудо из чудес и скандал для небес, Дьяков в раке и святитель в усах, при штанах и во фраке!"

- Браво! - закричали все на четверостишие этого господина и вслед за тем стали приставать к Прову Михайлычу, чтобы он рассказал, как купцы говорят о пьесе "Гамлет".

В ответ на это Пров Михайлыч без всякого ломания, съев и выпив малую толику, прямо начал:

- Идем, судырь ты мой, мы с Иваном Петровым мимо тиатера. Я говорю: "Иван Петров, загляни в объявленьице, Мочалов значится тут?" - "Значится-с!" - говорит. - "Захвати два билетчика!.." Пришли-с... Занавеска еще не поднималась... Ради скуки по десяточку яблочков сжевали... Наконец пошло дело настоящим манером, и какую, я тебе, братец ты мой, скажу, эти шельмы-ахтеры штуку подвели... на удивление только!.. Кажут они нам лесище густейший, - одно слово, роща целая, хоть на сруб покупай, - и выходит в эту самую рощу принец, печальный-распечальный, как бы по торговле что случилось али с хозяюшкой поразмолвился... К нему является генерал. "Ваше высочество, говорит, здесь неблагополучно!" - "Что такое?" - спрашивает принец. "Тятенька по ночам ходит!" А у принца, понимаешь, только перед тем родитель побывшился, шести недель еще не прошло. "По ночам, говорит, ходит!" - "Не может быть", - говорит принец, и только он это слово сказал, смотрим, из-за одного пня мужичище высокий лезет!.. Ну, как есть, я тебе говорю, живой человек, только что в саване да глоткой немного поосип!..

При этом все взглянули на Максиньку, который в ответ на то гордо усмехался.

- И прямо он подходит к принцу, и начал он его костить: "Ты такой, этакий и разэтакой, мать твоя тоже такая!" Тот, братец, стоит, молчит; нельзя, хошь и мертвый, все-таки ж родитель!.. Накостивши таким манером сына своего, этот самый мертвец стукнул об пол ногой и провалился сквозь землю. Принец видит, делать нечего, идет к матери. "Маменька, говорит, так и так, тятенька по ночам ходит!" Но королева, братец ты мой, вольным духом это приняла. "Что же, говорит, вели тятеньке кол осиновый покрепче в спину вколотить!" - "В том-то и штука, говорит, маменька, что это не поможет: тятенька-то немец!"

Все искренне засмеялись.

- Главная соль тут, - заметил молодой ученый, - что осиновый кол потому не подействует, что тятенька немец.