спешно набирали лакеев!». Вик задумалась — второго вьюговея как раз их с Броком поймал бокор. Тогда в доме чернокнижника во время штурма погибло много карфиан. В том числе, получается, и слуг Аранды? Или это просто совпадение?
Еще записка, уже другим почерком — память подсказала, что это писал Брендон.
«Бланш Авазолла Маки Аранда — 25 лет, блондинка, чистокровная тальмийка
Абени Лаура Аранда — 24 года, мулатка, рождена от внебрачной связи
Васко Рауль Гарсия Аранда — 30 лет, сын главы карфианского рода Аранда
Джеральд, записан как Аранда, настоящее родовое имя неизвестно, возраст тоже. Дворецкий. Остальные слуги неизвестны.»
Вик снова потерла висок и внимательно посмотрела на подчёркнутое два раза имя «Авазолла».
— Авазолла…
Мегги оторвалась от написания писем, бросила на Викторию вопросительный взгляд, но промолчала.
Вик вновь посмаковала незнакомое имя — чем-то же оно привлекло внимание Марка:
— Авазолла. Странное имя, да?
Мегги послушно ответила:
— Южное. Южная Тальма, там и не такие имена встречаются. Сокращенно дома зовут Ава или Зола.
Вик вздрогнула, вспоминая Одли и его обещание отправить во внеочередное ночное дежурство за Золушку:
— Как, прости?
— Ава или Зола. — снова повторила Мегги.
— Надо же… — новая ниточка была такая тонкая и нереальная, что страшно было подумать. Ян Ми и… Бланш Авазолла Аранда. Понять бы еще, что это значит, но допросить стоит точно. Жаль, что сам Аранда в отъезде, без него даже пытаться не стоит поговорить с Бланш Арандой. Может, попытаться поговорить с Абени?
Вик посмотрела на часы — время приближалось к обеду. Рискнуть и поехать в госпиталь? Абени должна быть там. И тут раздался взрыв… Гулкий, далекий и ожидаемый. Кажется, война все же пришла в Аквилиту…
Глава 43 Ведьма
Блек замер на крыльце суда, закрывая глаза и чувствуя, как солнце ласкает веки, алым прорываясь через тонкую преграду. Алым… Теперь это был самый ненавистный цвет.
Шумела улица. Раздавались крики уличных продавцов еды. Шуршали шины паромобилей. Грохотали гусеницами бронеходы — кого-то осенила славная мысль ими заменить на набережной отсутствующую в Аквилите оборонную линию. Красивой набережной теперь не позавидуешь, как и Золотым островам — это было произведение зодческого искусства, поэзия, воспетая в камне, как превозносили красоты Золотых островов и мосты в столице. Теперь это все падет под грохот гусениц.
Солнце грело, нежа кожу, только в сердце навсегда засел лед. Так и хотелось самому себе сказать: «Что ж ты за свинья такая!» То, что не сказал судья. То, что не сказал отец Маркус. То, что про него думает каждый, но скажет ли? Или побоится после такого…
Он сам сказал, раз никто не скажет:
— Кто же ты, майор Грегори Эш Блек? Что же ты за свинья такая…
Отец Маркус говорил, что воспоминания уйдут в прошлое, растворятся в памяти, подернутся пеплом, особенно если их не трогать. Только не трогать не получалось. Солнце алым светом всегда напомнит. Или мундир своим цветом. Или… Как вообще жить с такими воспоминаниями?! Рука легла на поясную кобуру, где всегда был пистолет.
Гилл, стоящий у паромобиля, припаркованном у здания суда, кашлянул, напоминая о себе.
Пришлось собираться с силами и открывать глаза:
— Слушаю? — здоровались они еще в суде.
— Блек, кажется, нам надо поговорить. Я серьезно, Грегори. Нам надо поговорить — то, что случилось со всеми нами, нельзя оставить глубоко в душе́. Оно там будет сидеть огненной занозой, не давая дышать.
Как они, оказывается, по-разному воспринимали то, что произошло…
Блек принялся неспешно спускаться по ступенькам:
— Надо. Только не с тобой — с отцом Маркусом или отцом Корнелием.
— Отец Корнелий тут ни при чем, а Маркус… — Лицо Гилла на миг сильно изменилось, словно за пустой, безэмоциональной оболочкой все же было что-то живое, что-то, что еще чувствовало и умело волноваться за других. Это было неожиданное открытие. Блек даже подумал, что смысл в разговоре все же есть. Гилл тем временем овладел своими эмоциями, снова становясь отрешенной сволочью. Он холодно сказал: — Он пока не в состоянии. Придется довольствоваться мной.
Блек честно спросил — при мужчинах он не стеснялся в выражениях:
— Что за… Хрень тут происходит?
Гилл пожал плечами:
— Сам бы хотел знать точнее, но увы. Главное ты слышал на заседании суда.
— Да это фарс, а не суд! — Блек знал, что вспыльчив, и сейчас был не в состоянии сдерживаться, да и не хотел на самом деле — слишком суд походил на насмешку. Только он помнил, чем это закончилось в прошлый раз.
— Не закипай — держи себя в руках.
— Я… Мне надо пройтись. — все же признался Блек — ему хватило Мюрая в подвале. И снова в сердце заворочался кусок льда — как он мог так опуститься… Как можно было так низко пасть! Не даром его так ненавидела нера Ренар тогда на Оленьем острове — заслужил. Единственная, кто не побоялась высказать все ему в лицо, жаль, что он тогда не понял. Тогда ему казалось логичным выбивать признания всеми доступными способами…
— Давай пройдемся, — согласился Гилл. — Нынче паромобили опасны для всего нашего знатно поредевшего отдела. Бомбисты пригрозили уничтожить нас за аресты сотрудников культурного центра Вернии.
— Только не говори, что в это веришь.
Гилл развел руки в стороны:
— Я бы не верил, но меня вчера пытались взорвать. Отец Маркус сильно пострадал от взрыва. — И снова Блек с удивлением заметил, что Гилл умеет сопереживать — он, действительно, беспокоился за инквизитора. — Так что все серьезно — перед поездкой всегда проверяй паромобиль и следи за водой. Нас тут активно не любят.
Блек признался, медленно направляясь в сторону ближайшего парка:
— Есть за что ненавидеть… Я допустил…
— …превышение должностных полномочий… — тут же подсказал Гилл, и Блек не выдержал, все же взорвался, заставляя редких прохожих резко менять направление или даже спешно перебегать дорогу:
— Твою же мать!? Это так называется? Это называется — пытки! Я пытал человека, а ты меня не остановил. И Фейн не остановил, а Шекли еще и подзуживал…
Гилл, доказывая, что не является совсем пропащим, тихо признался:
— Я не мог тебя остановить — сам был неадекват.
— Вот объясни мне, неадекват… — Блек сжал пальцы в кулаки, прогоняя прочь желание орать и возмущаться. Он попытался успокоиться, иначе будет опасен для окружающих. — Почему в деле о пытках Мюрая я не обвиняемый, а пострадавший?! Почему я смутно помню вчерашний день? Почему я не помню показания отца Маркуса, а он их вчера чуть ли не полдня в суде давал! Что вообще происходит…