— По секрету сказать, это я тогда… ну когда тебя за борт, ну… сам знаешь… швырнул тебе старую дверь. Может, она тебе попалась?
Хьюитт разинул рот:
— Что?! Ты имеешь в виду, когда Челюсть отправил меня на корм рыбам…
— Тс-с-с, не так громко! — Джим покосился на корму, где всего в нескольких шагах от них, возле кормового фонаря, возвышалась тяжелая фигура Челюсти. Как всегда, предводитель пиратов был вооружен до зубов, хоть его левая рука до сих пор была на перевязи и рапиру он пока держать не мог. — Если Челюсть услышит, что мы говорим про него, тотчас что-то заподозрит.
Том мрачно согласился:
— Это уж как пить дать. Он все лютее и лютее, уже и пискнуть нельзя, чтобы не начал искать блох. Мне вообще непонятно, как это он тебя снова принял. Должно быть, потому, что нам не хватает людей. Человек тридцать, если не сорок. Да и «невольник» идет не сам по себе. — Он приладил новую доску к старой, продырявленной. — Хм, здоровый кусок придется отпилить. Можешь это сделать, Хьюитт? Ну и хорошо. Иди, я покажу тебе как. Лучше всего это сделать ножовкой.
Джим тем временем стамеской и колотушкой выбивал старые доски:
— Челюсти угодить нелегко, — ворчал он. — Слава Богу, что мы еще у него на хорошем счету, потому как вырезали ему эту носовую уродину, но с тех пор, как он «снял с довольствия» Смита и Эванса, он больше не тот… Повсюду ему мерещится предательство. Не хотел бы я оказаться на его месте, честное слово, не хотел бы.
— Что?! Смит и Эванс мертвы? — Хьюитт содрогнулся от ужаса при воспоминании о подручных вожака. — И в чем же они провинились?
— Ну этого наверняка никто не знает, только поговаривают, что как раз Смит с Эвансом и слямзили тогда алмазы у Челюсти…
— Если бы кому-нибудь пришло это в голову раньше! — Хьюитт в сердцах отпилил от доски и уложил на козлы другую.
Том зажал ее струбциной.
— Во всяком случае, не так давно их нашли на своих койках с перерезанными глотками. Когда доложили Челюсти, он не больно-то убивался. Только и сказал: «Еще двумя стало меньше», — и все тут.
— Что я сказал?! — прогремел над плотниками грозный рык. Челюсть каким-то образом незаметно оказался возле них и теперь нависал, как грозовая туча.
— О, Челюсть, э-э… — замялся Том. — Мы вот тут как раз меняем доски и…
— Это я и сам вижу, — взгляд Челюсти все каменел. — Так что я сказал, хотелось бы знать?
Хьюитт, не теряя присутствия духа, встрял:
— Том только что говорил, что у нас слишком мало рук на борту, и, я думаю, так оно и есть.
— Ты думаешь? — Челюсть с головы до ног смерил взглядом парнишку, которого когда-то приказал выбросить за борт.
Парень здорово вымахал. На его ребрах не было и с полдюйма жиру, вроде бы и не слишком изменился с виду, но стал шире в плечах, много шире. И в его лице не было ни тени страха, одна самоуверенность. Этого прежде тоже не было… Да, работа рыбака у побережья Гаваны пошла парню на пользу… Челюсти пришла в голову мысль:
— Блаббер рассказывал мне, что ты ходил с рыбаками в море, это так?
— Да, — соврал Хьюитт, не моргнув глазом.
— А сколько времени прошло с тех пор, как ты попал в кораблекрушение?
— Откуда мне знать? Точно не скажу, я ведь был без сознания, когда меня прибило к берегу. — Хьюитт ни на мгновение не терял бдительности. — Может, с дюжину дней, а может, и больше.
— С дюжину? — Пират задумался. — Мне вот что интересно, груженые галеоны уже идут в Бахиа-де-Матансас? Ты не видел их неподалеку от Гаваны?
— Нет, Челюсть, — честно ответил Хьюитт.
— Тогда будем крейсировать здесь и дальше. Но ежели наша охота затянется, — пират неожиданно перешел на другую тему, которая казалась ему не менее важной, — высадим обоих заложников на Элбоу-Кей или на какой-нибудь другой коралловый риф. В любом случае, там, где их не найдут до турецкой Пасхи.
— Я бы на твоем месте заставил их работать, — неожиданно заявил Хьюитт. — В карцере от них никакого проку.
— Что ты говоришь, лорда и ученого заставить работать? — В глазах предводителя зажегся огонек, нижняя челюсть выпятилась вперед. — Ха-ха, хорошая мысль!.. Нет, не пойдет. Маленький всезнайка-крючкотвор, конечно, безобиден — это сразу видно по его незахлопывающемуся хлебалу, а вот белобрысый юнец может быть опасен. — Челюсть снова вспомнил о его фехтовальном искусстве. И рад бы забыть, да раны не давали. — Нет, пусть остаются там, где сидят.
Хьюитт проглотил ком в горле, а потом снова ринулся в атаку:
— И все-таки ты должен выпускать их на палубу. Там, внизу, их сожрут крысы, а за полудохлых заложников не получишь никаких денег!
Глаза Челюсти сузились:
— А ну-ка скажи, мистер Большая Голова, а тебе-то какое дело до тех умников внизу? Ведешь себя так, будто породнился с ними!
Хьюитту потребовалась вся его выдержка, чтобы не отвести глаз.
— Ты так же хорошо знаешь, Челюсть, что я бедный сукин сын, и этого никто не изменит. В нищете рожден — в нищете и умру, как говорят у нас дома. И только ты дал мне шанс.
— Ты это о чем?
— Как о чем? Если ты принял меня обратно, значит, я имею право на долю. И если ты за этих двоих… э-э… умников… выбьешь выкуп, то и мне кое-что перепадет. Поэтому у меня есть свой интерес, чтобы эти двое там не издохли.
Челюсть присвистнул, а в его голосе появилось нечто похожее на уважение:
— А ты здорово изменился, Хьюитт. И сообразительным стал, дальше некуда. Немногим на борту я сказал бы это. — Он бросил презрительный взгляд в сторону Джима и Тома, которые во время всего разговора не прекращали стучать молотками. — Так и быть, принят! Получишь полагающуюся тебе долю.
— Спасибо, Челюсть.
— Да ладно. Пойду сосну. Позови Типпера, пусть держит тот же курс и не прозевает галеон с грузом. Если поймаю кого, кто сачкует, самолично поджарю ему яйца! Все понял?
— Да, Челюсть!
Капитан и предводитель пиратов отправился на боковую.
Типпер, Блаббер и кое-кто еще возлежали в кубрике под баком и бросали кости. Был вечер. День выдался жарким, слишком жарким для середины мая. Час за часом солнце безжалостно палило с безоблачного неба, а ветерок лишь легким дуновением пролетал над «Тормент». Челюсть неустанно крейсировал в надежде встретить галеоны с сокровищами, потому что со дня на день, да что там, с часу на час, могла показаться армада