Читать интересную книгу Исход - Игорь Шенфельд

— Не они хуже, а ты лучше других работал! — возразила Уля, но Аугуст лишь отмахнулся и отдал коробочку Ульяне: «На вот: это, считай, твой орден больше чем мой, если по-справедливости…». Ульяна начала было протестовать, отталкивать орден, но весь этот спор тут же и прекратился, уступив место писку и визгу от столичных подарков: свитера, туфель, перламутровых бус и сережек, тульских пряников, дорогой авторучки китайского производства и кучи сувениров-безделушек: Царь-пушка, Царь-колокол, бронзовая Спасская башня с рубиновой звездой, которой очень ловко оказалось потом колоть грецкие орехи, а также переводные картинки на самые разные сюжеты. Довольны остались все, включая Аугуста, очень обрадованного тем, что все остались довольны.

Матери он не сказал, что стоял перед их домом, там, на Волге: к чему расстраивать ее напрасно? Она превратилась к концу шестидесятых в светлую, седую, очень приветливую старушку с навеки печальными глазами. Ее нельзя было огорчать больше: она свою порцию горя от жизни и так уже получила с большими надбавками. Тем более, что все равно никого уже не вернуть и ничего не изменить. О поездке на родину Аугуст рассказал только Ульяне: объяснил ей истинную причину своей задержки, и обо всем ей поведал — до мелочей: про попутчика Хайнриха Нойманна тоже. Уля гладила Аугуста по лицу, жалея его, и говорила ему, что она уверена почему-то, что они еще поедут когда-нибудь жить на Волгу. Аугуст в это теперь уже не верил, но был признателен жене за сочувствие, и еще и еще раз благодарил в душе и Бога, и ангела своего за Уленьку родную…

И покатились вперед еще десять лет счастливой жизни. Счастливой — не значит беззаботной. Забот и переживаний было как раз выше крыши. Особенно много огорчений было в те годы у Ульяны. Во-первых, из-за братьев. Старший, Вася, стал строителем, уехал на БАМ, спился там, завел и бросил две семьи, ни с одной из которых Бауэры знакомы не были; затем часто менял места жительства, писал в лучшем случае раз в год, а потом и вовсе перестал проявляться, и Ульяна его разыскивала, делая запросы в разные инстанции. Младший, Паша, поступил-таки после школы в летное училище, но через год неудачно подрался там, в результате чего зачинщик драки, другой курсант выпал из окна и разбился, погиб. Пашу, понятное дело, выгнали из училища и дали ему семь лет. В тюрьме он встрял в новую историю, и срок ему увеличили еще на пятерик. Сидел он далеко, в Сибири, и Ульяна регулярно собирала и отсылала ему посылки.

Со Спартаком формально все было благополучно, но именно по его поводу Ульяна пролила самые горькие слезы. Спартак с золотой медалью окончил школу и уехал в Москву, поступил на физмат Московского государственного университета, с красным дипломом закончил его, был взят в аспирантуру, защитился и сразу же был устроен на ответственную работу в системе СЭВ. Устроил его туда отец Алишер, который занимал там высокий пост уже несколько лет. С сыном он и раньше поддерживал переписку, а с некоторых пор эти двое сблизились особенно: очевидно, взаимное влечение крови было сильней неприятных воспоминаний прошлого. Из-за этого Ульяна в Москве у сына побывала лишь раз, попытку Спартака примирить ее с Алишером отвергла категорически, и вернулась домой в глубокой печали. Переписка с сыном с тех пор носила скорей вежливый, дипломатический характер, а сердечная, душевная составляющая, которая и раньше-то послания Спартака распирала не слишком, из писем его постепенно исчезла вовсе. Приветы сестре Людмиле он еще посылал иногда в суховатой форме, Аугуста же игнорировал полностью. Почему так случилось — непонятно: Аугуст всегда был заботлив к приемному сыну — правда, и видеться, и заниматься с ним доводилось ему нечасто: все время занимала работа. Наверное, в этом была причина. А может, и Алишер настроил — змей мстительный…

После окончания средней школы и отъезда в Москву Спартак приезжал домой всего один-единственный раз, и то… лучше бы не было того раза никогда, лучше бы не было никогда того повода…

В 1972 году матери исполнилось семьдесят восемь лет. Она начала слабеть, быстро уставала, у нее крючило ревматизмом пальцы рук, она страдала. Иногда она заговаривалась, произносила странные вещи. Так однажды, услышав как она стонет ночью, Аугуст поспешил к ней в комнату. «Вернер, это ты?», — спросила она.

— Это я, мама, — сказал Аугуст.

— Ах, это ты, мой мальчик: хорошо что ты зашел. Я по тебе соскучилась.

— Ты какого-то Вернера звала.

— Да, приснилось что-то. Теперь все хорошо. Иди спать. Все хорошо.

В другой раз Аугуст принес матери известие, что с немцев снято ограничение на право местожительства. Это значит, что они теперь могут вернуться жить на Волгу. Мать отреагировала на удивление спокойно и спросила почти равнодушно: «Так мы поедем туда?». Лишь тогда Аугуст сознался, что был в Елшанке, и что дом их занят.

— Нашего дома нет уже, мама: это теперь совсем другой, чужой дом, — сказал он.

— Я знаю, сынок, я все это видела…, — проговорила мать вдруг, и Аугуст решил, что она опять заговаривается. Но она продолжала: «Иву спилили, ворот наших нет, и Вальтера нет. «Нет здесь никакого Вальтера», — сказала тебе та женщина в черном… И собака была такая злая, она лаяла на тебя… мне было так страшно за тебя…

Аугуст отер внезапный холодный пот с лица и хотел что-то возразить, но мать уже заговорила о другом. Она не думала больше о возвращении: она уже со всем примирилась.

— Зачем мне куда-то ехать? — вдруг вернулась она к первоначальной теме, — люди едут куда-нибудь в поисках счастья. А я ведь и так счастлива здесь, с тобой, — она как будто услышала мысли Аугуста, и ему снова стало жарко.

А годы покатились дальше.

В 1978 году Аугуст вышел на пенсию. Тогда, вернувшись из собеса, он сгрузил на стол обширный пакет документов, грузно опустился на стул и вдруг искренне изумился своему возрасту: 60 лет! Куда ушло время? На что потрачена жизнь? Но вопросы эти все равно не имели смысла, и он, огорченно крякнув, отправился пилить дрова на зиму: времени теперь у него появилось много: пили — не хочу! Возможно, такого рода дела и подобные занятия и составляют спокойную старость, и Аугуста все это, в общем-то, вполне устраивало: прожить остаток дней, провести отпущенное ему Богом время в домашних трудах, в согласии с самим собой, в ласковом окружении любящих его людей и в заслуженном покое: что можно противопоставить такому счастью? Ничего нельзя этому противопоставить. Поэтому он стряхнул с себя сиюминутную печаль и стал строить большие планы. Ему хотелось заняться садоводством и насадить фруктовых деревьев невиданных сортов. Это — позади дома. А впереди — розы! Яблони и розы и так росли уже везде вокруг дома, но он насмотрелся в свое время чудес на ВДНХ, и планировал все эти чудеса перенести к себе, на свой участок земли. Он стал любить ходить по хозяйственным магазинам и покупать то лопату, то секатор, то особый культиватор. Он превращался в неспешного, доброго старика, не подозревая, что все они, весь советский народ приближается к порогу новых, несчастливых времен — к разлому бездонного водопада, буруны и провалы которого уже угадывались впереди, если внимательно всмотреться и вслушаться. В 1979 году Советский Союз втянулся в афганскую войну и вышел на финишную прямую своего исторического существования. Но не каждый слышал ноты реквиема в приближающемся грохоте: одним слышался в нем шум летней, освежающей грозы, другие пьянели от призывов: «Перестройка!», «Гласность!», «Ускорение!». Молодые поп-гонцы грядущей катастрофы корчились на эстраде в истошном вопле «Мы ждем перемен!». А заклинаемые перемены уже летели навстречу стране со скоростью космического астероида — подобного тому, который уже убил однажды всех динозавров на планете. Чуяли ли те динозавры свой конец? Всегда ли чуют его динозавры? Сегодняшние — тоже?

По советскому телевидению утром и вечером демонстрировали увлекательнейший сериал про Нострадамуса: народ не мог оторваться от экранов…

Под занавес старой эпохи, еще до падения в пропасть перестройки, довелось Аугусту пережить очередную лихорадку — уже в легкой форме — на тему воссоздания Немецкой автономной республики. Когда-то, еще в 1965 году инициативная группа советских немцев дважды направляла своих делегатов в Москву добиваться исторической справедливости. Тогдашний Председатель Президиума Верховного Совета СССР Анастас Микоян согласился вначале, что воссоздание АССР немцев Поволжья было бы лучшим решением вопроса, но в итоге заявил, что в настоящее время это невозможно, так как без немцев нельзя поднять целину: они там — основная ударная сила, а кроме того, это привело бы к огромным экономическим затратам. Вместо этого Микоян предложил немцам широкую программу культурных мероприятий: расширение возможностей получения образования на родном языке, создание радиовещания и газет на немецком языке по месту жительства и так далее. Однако, упрямые ходоки категорически отвергли это предложение, сильно разочаровав этим и даже обидев доброго Анастаса Ивановича. Вопрос завис. Немецкие газеты в Казахстане появились, правда, равно как и вещание на немецком языке на одной из радиоволн, но это было уже и все. Уникальный, маленький этнос российских немцев эти меры не спасали, а лишь с новой силой возбуждали в старом поколении ностальгию по былым временам, по родине, по Поволжью.