Грибовский дал ему свой адрес.
– На чем вы деретесь, господин русский офицер?
– Разумеется не иначе, как на пистолетах.
– А я не иначе как на шпагах.
– Да я вас заставлю драться на пистолетах или всажу вам пулю в брюхо.
– А я вас заставлю драться на шпагах или всажу вам свою шпагу в задницу. Завтра мы с вами увидимся в Ротонде в одиннадцать часов утра.
– Очень хорошо, не забудьте приходить.
На другой день Грибовский приехал ко мне с Мейндорфом, который у него был секундантом; они просили меня принять это звание. Я охотно согласился, и мы поехали в 11-м часу в Ротонду, ждали до 12 часов, но никого из названных не нашли. Я предложил отыскать квартиру Паренса и разругать его или поколотить. Мы отыскали Hôtel St Joseph. Паренса не было дома; я написал ему самую оскорбительную записку, называя его подлецом и трусом, если он не явится в 6-м часу после полдня в Ротонду, и обещая ему побоев, если он сего не сделает. Оставив записку привратнице, мы уехали. Вечером мы опять собрались в Ротонду; с нами был хозяин Мейндорфа, который был родственник Паренсу. Узнав о происшествии, он хотел их помирить или заставить родственника вести себя честным образом. Мы два часа битых искали Паренса по всему Палероялю, не нашли его и поехали опять Hôtel St Joseph. Привратница сказала мне, что она отдала записку, что Паренс ее прочел и тотчас после сего выехал из Парижа. Тем все дело и кончилось.
Я имел случай видеть некоторые окрестности Парижа. Мой старик Бриллоне возил меня в Мели (Mesly), небольшой участок земли, которым он владел, и коего наследство переходило от внука его Эмиля ежедневно ко мне и к нему обратно. Мы ехали чрез Шарантон по красивым берегам Сены. В другой раз я ездил с Вермутом, братом Маритона, в его участок. Загородный домик, им на том месте построенный, был совершенно разорен нашими фуражирами.
В Париже виделся я опять с Деклозе, который поспешил из Труа приехать, коль скоро узнал о возвращении короля. Он приехал в своем эмигрантском мундире, и на него по улицам показывали пальцем, потому что мундир этот был для французов ненавистнее мундиров иностранных войск, покоривших Париж.
В Париже я получил австрийский орден Леопольда 3-й степени по представлению великого князя.
Давно не получая известий о братьях и отце, я однажды получил жалованье за старшего брата Александра, который не являлся. Возвращаясь домой и задумавшись о том, что с ним случиться могло, я неожиданно встретился с ним в воротах дома, где я квартировал. Велика была взаимная радость наша. Он не остановился у меня, потому что с ним было двое товарищей, с которыми он расстаться не хотел. Александр состоял при казачьем отряде под начальством генерал-майора Кайсарова, который занял город Мелюн, верстах в 50-ти от Парижа, и оставался там во все время нашего пребывания в Париже. Брат был отпущен на короткое время в Париж и получил от меня свое жалованье, в котором нуждался. Он познакомил меня с товарищами своими. Один из них был Александр Раевский, капитан гвардии, молодой человек, сын генерала Раевского. Я с ним прежде виделся, и он мне не нравился. Брат с ним был дружен, но я его никогда не любил. Заметно было, что он показывал брату такую дружбу единственно с целью, чтобы Александр его превозносил. Другой товарищ брата был Азбукин,[213] адъютант Кайсарова. Этот мне весьма понравился, и я с ним несколько сблизился.
Александр несколько раз приезжал в Париж, и после заключения мира он отпросился в Гамбург, где отец мой находился начальником Главного штаба в корпусе графа Толстого. Я провожал брата до Мелюна, где провел с ним одни сутки самым приятным образом. Он прожил все свои деньги в Париже, и ему не с чем было ехать в Гамбург. Надобно было что-нибудь придумать. Он намеревался ехать на своих лошадях, но я присоветовал ему продать их, так как не было другого средства выехать ему из Мелюна. На другой же день приступили мы к продаже лошадей и выручили за них более 1200 франков, от которых у брата осталось около 900 на дорогу. С этим он поехал странствовать по Германии для отыскания отца; я же возвратился в свой Париж, который мне не терпелось скорее оставить.
Однажды мы с братом зашли к хозяину моей квартиры, который был лекарь и у которого часто собирались лекаря. Мы спросили их, не знают ли они Метивье (Mestivier), лекаря Наполеона, который в 1809 году находился в Москве. Мы его тогда знали по тому случаю, что он вылечил брата Александра от жестокой горячки. Слышно было, что Метивье был шпионом Наполеона, и это вероятно потому, что он выехал из России перед самою войной и опять был в Москве с Наполеоном. Лекарь, которого мы спросили, показал нам квартиру Метивье; мы его отыскали и с удовольствием встретились с ним. Он нам рассказывал свое несчастное похождение в Москву.
– Je ne dois mon salut dans cette malheureuse retraite qu’a une plante, sans laquelle j’avais, a coup sûr, péri.
– Quelle plante était-ce donc, monsieur Mestivier?
– Messieurs, – продолжал он, – c’est la plante de mes pieds.[214]
Однажды, прогуливаясь с Азбукиным в Тюльерийском саду, мы увидели двух прекрасных женщин, из коих одна мне весьма понравилась. Я старался ее несколько раз встретить и поклонился ей. Она улыбнулась. Я стал смелее и изъявил ей свои чувства; она оставила подругу свою, а я Азбукина, и мы, прогуливаясь, условились сойтись в 9-м часу вечера в саду у назначенного дерева. Женщина эта приятно разговаривала и не принадлежала к сословию тех, которые на каждом шагу встречаются в Палерояле; скорее можно было полагать ее в числе молодых вдов, отыскивающих себе в Тюльерийском саду любовников и покровителей. В назначенное время я явился к своему месту, ходил, дожидался, но красавицы моей не было; наконец я сел на скамейку и не видал, как настало время зари, после которой никто не должен оставаться в сем саду. Национальные гвардейцы, которые были в карауле, пошли рундами по аллеям и сначала просмотрели меня. Возвращаясь назад, один из них удивился, найдя меня еще тут, и, приставив ко мне штык, грубым образом требовал, чтобы я из сада вышел. Не опасаясь штыка, которым он никогда не осмелился бы меня тронуть, я назвался русским офицером и сказал, что сейчас же дам ему урок, как должно себя вести. С сим словом я встал, чтобы схватить его за ворот, но он предупредил меня: сперва отскочил, а потом извинился. Я сделал ему изустное наставление о должности его как члена национальной гвардии и простил его. Таким образом кончилось происшествие, от которого я ожидал более чем быть наставником француза, и я возвратился домой без успеха в начавшемся любовном происшествии.
Мой старый хозяин был смолоду большим волокитой; к нему езжали женщины с некоторым образованием, но уже не в молодых летах, с которыми он прежде имел близкие сношения. Между прочими была г-жа Делиль (Délisle), к которой он показывал особенное уважение. Когда они уезжали, он рассказывал мне происшествия своей молодости и любовные подвиги с сими женщинами, но он был уже в таких летах, что волочиться ему более не приходилось. Однако ему хотелось, чтобы молодежь следовала его прежнему примеру, и как он меня полюбил, то взялся познакомить меня, или, лучше сказать, свести меня, с одной молодой женщиной, которую он называл прелестной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});