Преданные старому режиму люди, начиная с осени, выбирались из города, как из прохудившегося мешка. Кто опасался голода, кто террора, а кто всего сразу. К весне Петроград опустел на треть, если не наполовину. Большевистские газеты кричали о скорой победе над гидрой империализма, кричали так настырно, что ясно было – врут. Впрочем, читателей у них находилось немного.
Матильда газеты просматривала – на даче под Стрельной они были едва ли не единственным источником сведений о внешнем мире. В доме царила тишина – слишком велик он был, чтобы четверо обитателей наполнили пространство звуками. Сын Володя, кухарка, она же горничная Глаша, да помощник на все руки Захар Ильич составляли компанию Матильды. На дачу та перебралась не только из соображений безопасности, но еще и для присмотра за госпиталем, открытым здесь в шестнадцатом году для солдат германской войны.
С тех пор как соглашение с Вениамином Карловичем вступило в силу, Матильда всерьез надеялась, что госпиталь понадобится. В ночь с 18 на 19 июля ей отказали ноги, внезапно и беспричинно. Вечером Матильда еще вовсю хлопотала по дому, а поутру встать с постели не удалось. Ног Матильда не чувствовала, будто их не было вовсе, и пошевелить ими не могла.
Свершилось. Ники свободен, поняла Матильда. Она расплатилась за его свободу самым ценным достоянием балерины – ногами. Цена эта в разговоре с Вениамином Карловичем казалась абстракцией, жутковатой, но искусственной – как декорация на сцене. Теперь же декорация обратилась бытием, тягостным, неудобным, стыдным… И ко всему – внезапным. Следом за ликованием пришли земные заботы, и Матильда вызвала Глашу.
Приглашенный из Петрограда доктор только развел руками, консультироваться у его коллег балерина отказалась, на воды пациентов по нынешним временам не отправляли. Впрочем, она бы и не поехала. Предстояло учиться жить наново, и при всей безнадежности и обреченности своего положения Матильда чувствовала нечто сродни азарту, словно разыгрывала сейчас неимоверно сложный бриджевый контракт, почти большой шлем. Она приноровится, устроится, выучится. И выиграет.
По неслыханной цене было куплено инвалидное кресло, которым Матильда могла управлять сама. Правда, руки у нее уставали, и на большие – ставшие отныне большими – расстояния кресло возил Захар Ильич. Он с упоением взялся за отлаживание механической новинки, восхитившей помощника своим устройством, и на жалость к барыне не отвлекался. Глаша – та причитала и охала над хозяйкой вплоть до строгого требования прекратить. Матильда, содрогнувшись, представила, как появляется в обществе, и начинаются выражения сочувствия, за спиной превращающиеся в язвительные шепотки.
Довольно скоро она приспособилась жить сидя – оттого ли, что выбрала это сама, или оттого, что помогало кресло. Ночами же, когда сворачивалась дневная суета, делалось маятно и тяжко.
Вениамин Карлович предупреждал явственно – от предначертанного не уйти, – и всякий день Матильда начинала с мысли: вдруг? Вдруг сегодня грянет это предначертанное? Она доживала до вечера, радовалась отсутствию новостей и в темноте начинала бояться за день завтрашний. Так, в неотступной тревоге, прошли осень и зима.
Матильда полагала, что госпиталь понадобится. Так и случилось. В феврале императорская армия добралась до пригородов Петрограда, а в усадьбу пожаловали гости.
Когда Глаша доложила о двух военных «из наших, при больших чинах», Матильда подобралась внутренне. Вздернула подбородок перед зеркалом, разгладила складки на платье, тронула камею под горлом – подарок Ники.
Когда в гостиную вошли доктор Боткин и незнакомый полковник, Матильда едва удержала вздох облегчения. Умом она не ждала Ники здесь и сейчас, но всё же, кто знает… Показываться ему в нынешнем состоянии Матильда не желала.
Визитеры, как и предполагалось, завели речь о госпитале и просияли, услышав, что раненые могут прибывать хоть завтра.
– Матильда Феликсовна, не соизволите ли показать нам ваше медицинское хозяйство? – поинтересовался довольный Боткин.
– Соизволю, – с улыбкой согласилась Матильда и дернула звонок.
Помощник на все руки появился в дверях молниеносно.
– Захар Ильич, нам бы показать господам госпиталь, – обратилась к нему Матильда.
– Извольте, барыня, – тот выкатил кресло из-за ширмы и подвез к хозяйке…
– Я думаю, господин полковник, – сказал доктор Боткин, стоило визитерам покинуть госпиталь, – что нам не следует докладывать государю. Как вы полагаете?
Полковник на мгновение замялся.
– Да, – ответил он. – Пожалуй, его величеству не стоит бывать здесь. Он, несомненно, сильно огорчился, если бы увидел.
Поначалу в госпиталь прибыли сестры милосердия из полевых лазаретов. Худые, с огрубевшими руками, все как одна коротко стриженные – на войне за косами не поухаживаешь. Дом наконец-то ожил, зазвучал разноголосицей шагов, распоряжений, шепотов. Сестры косились на Матильду, которую возил в кресле Захар Ильич, интеллигентно не замечая ничего странного, а ночами без устали шептались о хозяйке.
Через несколько дней начали поступать раненые, и Матильда прекратила тревожиться – ни сил, ни времени не осталось. Много их было, полуубитых императорских солдат и офицеров, больше, чем сил и времени. Сестер милосердия недоставало, бинтов, медикаментов, рук, часов в сутках – недоставало всего. В спальню Матильда попадала далеко за полночь, успевая только помолиться, обрадоваться отсутствию новостей и перед тем, как закрыть глаза, подумать: «Может быть, наврал старик…»
Поздним мартом, едва стаял снег, белая армия начала генеральное наступление на Петроград. Начала, несмотря на проредившую ее на треть эпидемию сыпного тифа, несмотря на дефицит боеприпасов, несмотря ни на что.
Стоя на крыльце отведенного под императорскую ставку особняка князя Кочубея в Царском Селе, Николай отрешенно провожал взглядом уходящие к Петрограду кадетские и юнкерские роты. План наступления он накануне подписал, сознавая, что подпись его была лишь номинальной.
– Пойдемте в дом, ваше величество, – попытался уговорить доктор Боткин. – Простынете.
Николай отрицательно покачал головой – простудиться он не боялся. На следующий день, одетый в парадный мундир, император с немногочисленной свитой отбыл вслед за войсками – на фронт.
Алексея Николаевича Романова короновали 16 мая, на второй день после взятия Петрограда. Торжество было омрачено трауром – неделей раньше в Царском Селе скончался от тифа отец, отрекшийся император Николай Второй. На фоне этих событий случившаяся в день коронации смерть бывшей звезды императорского балета Матильды Кшесинской осталась незамеченной. «Ведомости» поместили скромный некролог, в котором говорилось, что последними словами балерины были «Не зря я это…». Что именно не зря, покойная сказать не успела, и выяснить это не удалось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});