Когда Гете впервые увидел Рим, он приветствовал его: «Здравствуй, Рим! Ты — целый мир». В Риме все значительно, это самый величественный город мира. Там можно зайти в какую-нибудь церковь и увидеть на алтарной стене картину Рафаэля или Караваджо или скульптуры Бернини и Микеланджело. Где еще может случиться такое?
Рим для меня — прежде всего Микеланджело. И мы с Ириной поспешили в церковь Петра в оковах. В ней стоит, как живой, Моисей — скульптура Микеланджело. Библейский пророк, он по требованию Бога вывел свой народ из рабства в Египте. Но он считал себя неспособным выполнить то, что требовал от него Бог, — стать водителем народа. Он отказывался и отговаривался, но был вынужден уступить Богу. И потом сорок лет вел людей на Землю обетованную. Как ему было тяжело — все это отражено в скульптуре Микеланджело.
Никогда ни карандашом, ни красками ни одно лицо не было изображено с такой выразительностью, с какой Микеланджело сделал это резцом по мрамору. В лице легендарного вождя еврейского народа отражена глубина самых противоречивых чувств человека, сконцентрированных в одном моменте. Мысли Моисея отражены в лице, а настроение выражено в его позе: он как будто уже готов привстать в решимости, но задержался, потому что сомнения еще не покинули его.
Микеланджело было сорок лет, когда он изваял Моисея. Известно, что он почти никогда не возвращался к своим работам. Но в возрасте 67 лет он вернулся к Моисею и отполировал его заново. Некоторые критики считают, что он изобразил в Моисее самого себя — не автопортрет, но картину собственной души, всю свою жизнь, бывшую непрестанной борьбой между сомнениями и решимостью.
Впервые я увидел эту скульптуру, когда наша семья совершала свой «исход» из Советской России, как народ Моисея из рабства. Я возглавлял наш исход в Америку, как Моисей возглавил исход своего народа. Какие только чувства ни боролись тогда в моей душе — решимость, надежда, обреченность, смелость, страх… Я жил этими чувствами более года, когда оказался перед скульптурой Моисея. И вдруг я увидел в его лице и в его позе все, что бурлило во мне. Я стоял перед ним не пораженный, нет, — я был ошеломлен! Теперь я пришел к нему, как к старому другу: мы оба свершили то, что было нам предназначено.
Но что все-таки в Риме самое привлекательное — это Ватикан с его музеями. Ни в одном городе мира нет другого такого скопления богатств архитектуры, живописи, скульптур, книг и рукописей, мозаик и карт. И самое замечательное, что почти вся его коллекция состоит из творений итальянцев. Это ли не чудо? Боже, благослови Италию!..
В 1508 году Папа Юлий II буквально заставил Микеланджело расписывать потолок Сикстинской капеллы — как Бог заставил Моисея вывести из плена евреев. К тому времени Микеланджело был самым известным скульптором. Он отговаривался, что не живописец, злился на необходимость расписывать огромный потолок, нервничал, переделывал начатое. Он разогнал всех помощников и четыре года работал, лежа на спине, с задранной головой и поднятыми руками.
Папа изредка и тайно заходил в Капеллу, стараясь через леса разглядеть роспись и стесняясь раздражать своими визитами сумрачного гения. Но все же время от времени торопил его:
— Когда ты закончишь?
— Когда буду удовлетворен своей работой, — отвечал художник.
И настал день, когда потекли туда толпы — смотреть на невиданное в мире чудо! Это самая большая по размерам, самая совершенная по исполнению и самая глубокая по содержанию фреска, когда-либо созданная. В Сикстинской капелле Микеланджело представил полное содержание Ветхого и Нового Заветов, создал их визуальную интерпретацию, оставшуюся с людьми на все времена.
Перед поездкой я списался с директором клиники ортопедической хирургии в Римском госпитале св. Петра профессором Франческо Сантори. В 1967 году, молодым доктором, он проходил научную стажировку в Москве, где работал и я. Он выучил русский, мы много беседовали, я приглашал его домой. Высокого роста, с красивыми чертами лица и яркими темными глазами под густыми бровями, с гладкой кожей, он был тогда как итальянец с картинки.
Но когда я эмигрировал в Америку через Рим, Франческо уклонился от встречи со мной. Это меня задело, я даже написал об этом в первой книге моих воспоминаний. Но теперь побывать в Риме и не встретиться с ним я не мог. И вот вечером он приехал к нам в отель. Передо мной стоял высокий сгорбленный старик с поредевшей шевелюрой и всклоченной седой бородой. Кожа сморщилась и пожухла, глаза под кустистыми бровями потускнели. Мы обнялись, похлопывая друг друга по спинам. Говорил он медленно и тихо, будто с трудом, поворачивался тоже как бы через силу и вскоре стал жаловаться на боли в спине. Не знаю, что он подумал об изменениях во мне, но я помнил, что он младше меня. Эта встреча стала живым напоминанием мне, что мы стареем и время наше уходит. Впрочем, Франческо сопровождала молодая любовница, которая все время к нему льнула.
На другой день мы поехали в его госпиталь, я прочел там лекцию. Италия — страна многих великих открытий. И итальянские ортопеды были первыми и долго считались лучшими в мире. На лекцию собралось сорок молодых докторов. Темпераментные итальянцы живо на все реагировали. Показывая слайды по ходу рассказа, я перемежал их своими шаржами на Илизарова и наших докторов. Аудитория вела себя экспансивно, многие выкрикивали вопросы, обсуждали и тут же консультировали со мной своих пациентов. И аплодировали тоже экспансивно, будто в оперном театре. Старик Франческо мог почувствовать — это был мой реванш за его отказ встретиться со мной в трудную минуту.
Во Флоренции в 1978-м мы были всего три дня. Этот город — колыбель Ренессанса и Гуманизма. Какой еще другой город может похвастаться тремя такими своими сыновьями — Данте, Леонардо и Микеланджело? Флоренция вся сплошной музей. Мы снова навестили «Давида», самую знаменитую скульптуру Микеланджело, бродили по музеям и улицам, некоторые из них выглядят, как во времена Данте.
В гостиницу «Санта кроча» за нами заехал мэр Эмилио Ромберчи с двумя моими знакомыми итальянскими профессорами-ортопедами. Со времени нашей курганской встречи в 1989-м Эмилио тоже изменился — потолстел, поседел. Но главная перемена была в том, что из бывшего коммуниста он превратился в директора большого винного предприятия, производящего «Кьянти» и «Руфино-Орвиенто», и стал почти капиталистом. Так перемены в Советском Союзе отразились и на Италии, в ней коммунисты тоже потеряли свое влияние.
Эмилио сказал (через племянницу-переводчицу):
— Владимир, сегодя весь день мы проведем точно так, как это было, когда профессор Илизаров был нашим гостем в 1986 году.