Министром финансов был тот же Ржепецкий. Он в последнем министерстве часто играл роль председателя Совета Министров, и это было далеко не в пользу дела.
Любниский остался как министр здравия.
Кистяковский — был снова министром внутренних дел. Меня спрашивали, почему я его снова взял, хотя сам же знал все его недостатки и сам же содействовал его уходу. Да потому, что положительно никого другого не было, кроме него, который в данную минуту взялся бы за это дело, тем более, что все же Кистяковский был знаком со всем нашим аппаратом министерства внутренних дел, был подвижен, а главное, очень хотел играть снова роль, и этим его можно было держать в руках. В последнем министерстве Кистяковский никакой деятельности не проявлял, он фактически был съеден главнокомандующим [Келлером].
Министр путей сообщения — Лансберг{305}, человек, которого я давно уже искал и очень жалел потом, что познакомился с ним так поздно, на целую голову выше всех бывших членов последнего кабинета, энергичный, знающий дело, спокойный в критическую минуту, прекрасно разбирающийся в обстановке, он был бы мной давно назначен министром путей сообщения, если бы я его знал раньше.
Новым министром иностранных дел был Афанасьев, профессор, самый популярный в Киеве человек, с громадной эрудицией, он имел одни громадный недостаток — он был очень стар. Я помню такую сцену: я видел, что дело идет плохо, и чувствовал, что Entente-a даже в лице Эно не прийдет к нам в Киев. Я вызвал к себе товарища министра иностранных дел и указал ему на положение дел, говоря ему, что Entente-а не прийдет потому-то, потому-то и потому-то, но Афанасьев на реальную обстановку мало обращал внимания и самым решительным образом доказывал, ссылаясь на аргументы, на которые настоящий реальный политик не должен был ссылаться, что я ошибаюсь, так каждый и остался при своем мнении. У него была какая-то слепая вера в то, что Entente-a должна нас всех спасти и спасти Украину от развала, но он не считался со всеми предвходящими условиями. Ему было очень трудно в министерстве. Дорошенко был украинец и набрал всех служащих среди украинцев. Последние ему не доверяли, а он им, выходило qui pro quo. Его уверенность в немедленном приходе Entente-ы отражалась на отношении его к немцам, которые до прихода держав Согласия являлись силой. Оп всюду, где только и когда мог, катал им заносчивые поты и телеграммы, что далеко не содействовало стремлению немцев нам помогать. Я воевал с Гербелем и Афанасьевым за эти ноты, находя их неполитичными. Каждый день он мне сообщал, что Эно приезжает. Бедный старик часами выстукивал по телеграфу, ведя свои разговоры с Одессой.
Рогозу, очень почтенного человека, я с удовольствием сменил на молодого и решительного человека, генерала Шуцкого{306}. Рогозу нужно было давно сменить, по всегда я встречал противодействие у председателя министров, находящего, что голос Рогозы в Совете Министров ему очень нужен. Рогоза, повторяю, был действительно благороднейший человек, далеко неглупый, но слишком доверчивый. Меня предупреждали об этом, я долго не верил, и в этом моя большая ошибка. Конечно, все обвинения в том, что будто бы Рогоза не должен был формировать армии, а обратить главное внимание на хлеборобов, неправильны. Мы должны были именно формировать армию по всем правилам искусства, а не заниматься случайными организациями, которые, кстати, тоже делались министерством внутренних дел, но которые в плохой обстановке не могли принести пользы, они годились только для защиты места их жительства, а не для выступления и борьбы в любом направлении. Все же главные помощники Рогозы, которых он горячо защищал, оказались не на высоте положения в последнюю минуту. Конечно, новый громадный штаб главнокомандующего [Келлера] тоже всячески старался доказать, что раньше было плохо, а теперь вот будет хорошо.
Остальные министры частью были из старых, частью вновь назначены, но они никакой роли не играли в это время в общей политике. Разве что новый министр просвещения был особо выдающимся лицом в новом кабинете. Человек очень культурный, известный педагог умеренных взглядов и любивший Украину. Только шовинизм наших украинцев заставил не узнать Шумейко должным образом и пренебрегать таким человеком, в деятельности которого Украина так нуждалась, ибо педагогов вообще, и в России хороших не было. А Науменко действительно выдающийся человек в своей специальности. Оп с большой энергией взялся за некоторые реформы, оздоровляющие нашу учебную деятельность. Кроме того, он хотел создать образцовую украинскую гимназию. Я всегда очень любил его доклады, так как видел в нем светлую идейную личность, что так редко встречается в наше время.
Но, к сожалению, мне в ноябре месяце было уже не до министерства народного образования. В Киеве все считали, что Петлюра будет разбит, по я с каждым днем чувствовал, что дело более и более осложняется и почва уходит из-под ног. Все русское шло наперекор мне, все те деятели, которые еще так недавно обсуждали со мной все дела и теснились в приемной, перекочевали или к Петлюре, или к Долгорукову. В моем штабе, за исключением моей ближайшей свиты, ближайших офицеров и казаков охраны, уже чувствовалось раздвоение. С одной стороны, Директория и сочувствующие ей успешно распространяли сведения, что я изменил Украине, с другой стороны, среди русского офицерства распространялись толки, что я вхожу в тайные переговоры с Петлюрой для того, чтобы предать офицерство. Долгоруков, который как честный человек, поняв мою задачу, договорившись со мной, действовал вполне лояльно, не нашел в себе силы воли для того, чтобы избавиться от всей той атмосферы, которую он получил от Келлера. Все господа, игравшие далеко не красивую роль при старом режиме, снова начали выплывать. Каждый день меня предупреждали о всевозможных каверзах против меня, наконец, дело дошло до того, что ко мне уже пришел один близкий мне человек и совершенно откровенно мне рассказал о плане моего ареста какой-то группой офицеров. Будучи своевременно извещен, я принял заблаговременно меры для противодействия.
Немцы уже открыто говорили, что это не авантюра кучки людей, а что это всеобщее народное восстание. Кстати, их солдатский совет все более и более левел и становился во враждебное к нам отношение. Но с солдатскими советами мы кое-как уладились, главное, что «Оберкомандо», где уже не было прежних выдающихся людей, совсем не понимало обстановки, а может быть, и не хотело ее понять ради целей «высшей» политики. Положение становилось тяжелым, а мне все пели, что Эно едет. Додумались уже до того; что для того чтобы обезопасить путь Эно, впереди его поезда пойдет поезд отборных немцев, вооруженных с головы до йог, а на коротком расстоянии сзади пойдет его поезд с французской охраной. Он согласился, а потом мне сообщили, что он не едет. Тут уже начали приходить сведения, что Эно совсем не имеет тех полномочий, о которых он заявлял игЫ сі отЫ[80]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});