– Ну?
Он протянул ей свиток.
– Фараон очень опечален здоровьем дочери, – прошептал он. – Он приказал положить это ей на грудь. Сам он приехать не может.
– Что это?
– Это молитва Атону на исцеление.
– Ступай.
Когда его выпроводили, она развернула свиток и неторопливо разорвала его пополам. Бросив куски на пол, она вышла из комнаты вслед за вестником. Работники будут петь, пока лихорадка не стихнет или царевна не умрет. Больше Тейе ничего не могла сделать.
Бекетатон умерла четыре часа спустя, ослабев от лихорадки и от судорог. Попытки врачевателей снять жар были тщетными. Явился Хайя, и Тейе дала ему указания относительно того, как приготовить к погребению маленькое тело. Она не пошла сама взглянуть на дочь. Она не вынесла бы вида еще одного трупа, еще одной безжизненной оболочки, даже той, которой дало жизнь ее собственное тело.
– Немедленно отнесите ее к моим бальзамировщикам, – приказала она. – Бальзамирование следует начать до того, как ее отец даст свои собственные указания. Если бы я могла, я отправила бы ее в Карнак для погребения с соблюдением всех ритуалов. Хайя, на эту ночь я останусь здесь, с Тии. Не хочу сейчас возвращаться в город.
Хайя колебался.
– Императрица, когда я собирался приехать сюда, пришло письмо, адресованное тебе, из Дельты, из поместья царевны Тиа-ха.
Тейе не спрашивала, что в письме. Ее наказание началось, и с этого момента ничто не остановит безжалостную месть богов.
– Она умерла, да?
Хайя кивнул.
– Во сне, божественная. Она оставила тебе много драгоценностей и обещание похлопотать о тебе перед богами.
Богиня не нуждается в заступничестве простых людей, но Тиа-ха понимала нужды своей императрицы. Связь с моим прошлым оборвалась, – думала она, нетвердым шагом следуя в комнату, которую ей предоставила Тии. – Моя дорогая подруга, моя веселая наперсница, я не смеялась с тех пор, как мы расстались. Нет одиночества мучительнее, чем это. Я не могу горевать по собственной дочери так сильно, как скорблю по тебе, ты – единственная, кто разделял мою жизнь со времен моего девичества и кто унес с собой мои воспоминания. Она легла на постель, глядя, как закат заливает стены красным светом, прежде чем омыть их темнотой, и, сознавая, что остаться в живых после того, как ушли все, кого она любила, – это достаточное наказание за любые прегрешения.
22
Похороны Бекетатон проходили под раскаленным солнцем в самый разгар лета, и не было ни единого цветка, чтобы положить его поверх позолоченных саркофагов. Рука бога тяжело давила на тех, кто стоял снаружи гробницы, выдолбленной в скале, и слушал, как Мерира и другие жрецы цитируют отрывки из учения. Нигде в прекрасных словах не было и намека на наказание или возмездие, однако Египет едва дышал, сморщенный, умирающий под гнетом голода и болезней. Погребальной трапезы не было, и участники церемонии быстро разошлись, тщетно ища утешения.
Празднование Нового года проходило с тем же настроением покорности судьбе, что и в день погребения. Оно больше напоминало сборище бездомных или убогих, чем демонстрацию мощи Египта. Не было иноземных миссий, стремившихся засвидетельствовать почтение фараону и представить богатые дары.
Немногие придворные смогли набраться храбрости демонстрировать новые моды в день, когда по традиции каждый мало-мальски важный чиновник являл свою власть, а честолюбцы жаждали показать себя. Не было управителей, жаждавших передать добрые пожелания и щедрые подарки от своих городов, один за другим они прислали извинения за свое отсутствие. Каждое утро они пытались справиться с новым урожаем мертвых тел, которые приходилось собирать на улицах; с эпидемией болезней, слепотой и параличом; со стычками между феллахами, которые оставили свои земли, несущие только смерть, и горожанами, которые имели немного, но не желали делиться последним. Даже Хоремхеба не было, его срочно вызвали в Мемфис по поводу мятежа в казармах. Мутноджимет, такая же невозмутимая и безразличная, как всегда, поцеловала ноги фараона, положив традиционные искусственные цветы. Молчаливая Мериатон сидела рядом с отцом, ее глаза были накрашены сверкающей золотой и синей краской. Тейе не участвовала в церемонии. После известия о смерти Тиа-ха она сильно ослабела, небольшая лихорадка, сопровождаемая ломотой в суставах и возобновившимися болями в животе, удерживала ее в постели. Эйе держал опахало у правого колена своего повелителя, как всегда внешне уверенный, он, однако, предпочитал ни с кем не встречаться глазами.
Пиршество, которым всегда заканчивался праздник, было немноголюдным, хотя и проводилось, как обычно, со множеством представлений; смех гостей звучал скорее принужденно, чем весело. К полуночи на помосте за столом с остатками угощения остался один фараон. Огромный зал опустел, только Сменхара сидел у своего столика, скрестив ноги и уронив голову, и задумчиво подбирал оставшиеся на тарелке крошки сухарей. Слуги неподвижно стояли вдоль стен, утопавших во мраке, свет угасающих факелов не мог рассеять сумрак. Царица, извинившись, ушла намного раньше, сославшись на дурноту от жары. Носитель опахала, управляющий и дворецкий Эхнатона стояли за его спиной и терпеливо ждали, когда он соизволит уйти, но он не шевелился, временами открывая рот, будто собираясь заговорить. В неподвижном воздухе ароматы от сброшенных колпачков с благовониями смешивались с запахами несвежей еды.
Сменхара был погружен в мрачную задумчивость, только его пальцы двигались среди крошек и кусочков черного хлеба. Сначала он не расслышал, что его позвали по имени, но фараон окликнул его снова, и, встрепенувшись, Сменхара поднял взгляд.
– Да, великий царь?
– Подойди сюда, царевич.
Сменхара покорно поднялся и взошел на помост, низко поклонившись несколько раз. Эхнатон указал на свободное кресло Мериатон. Вначале он смотрел на брата без всякого выражения, потом медленно улыбнулся.
– Сменхара, – прошептал он, – что случилось с самым счастливым народом под небесами? Повсюду, куда я ни посмотрю, – боль и смерть. Даже здесь, в месте, которое Атон выбрал для своего обитания, и здесь зло. Я истощен, я сделался похожим на дырявый горшок. Я беспрестанно молюсь, но мои молитвы имеют вкус голода. Мое дыхание, как хамсин; оно приносит только смерть. – Переведя дух, он продолжил, и Сменхара услышал в его голосе волнение, с которым он пытался совладать. – Я, тот, кто стоит между богом и людьми, я не знаю, что делать. Мои мольбы не доходят. Бог больше не указывает мне путь. – Толстые, накрашенные оранжевым губы затряслись, обтянутые золотой тканью плечи поникли. – Я думал, когда сделаю тебя наследником, бог будет удовлетворен, но этого не случилось. Этого оказалось недостаточно. – Он стиснул ладони, и Сменхара увидел, как медленно и мучительно переплелись тонкие пальцы. – Существует некая причина, неведомая мне, по которой мой божественный отец отрекся от меня. Он больше не любит меня. Моя бессмертная миссия должна перейти к тебе.