По договорённости с финнами наши войска вступили в Финляндию и заняли её полностью, кроме крепостей Свеаборг и Таммерфорс, сохранявших сильный шведский гарнизон. Затем был устроен зимний поход по льду Ботнического залива, подобно тому, что совершался во времена Северной войны. В поход этот бросили два полка донских казаков, два полка башкир, карабинерный полк и 7000 разной пехоты, посаженной на сани.
Появление наших войск в окрестностях Стокгольма, особенно – «диких косоглазых варваров», заставила шведских парламентариев крепко задуматься. К этому добавилось резкое обострение отношений с Данией, спешившей воспользоваться моментом урвать своё, и побольше. И, в конечном итоге, соглашение было достигнуто — герцог всё подписал и отправился восвояси.
Опубликованный текст мирного соглашения поднял бурю в Европе. Великобритания совершенно уже была готова начать войну против России, прислав в Балтику свою эскадру и вновь активизировав переговоры с пруссаками о совместном военном выступлении. Но у этих планов вдруг возникла сильная оппозиция в парламенте. Либерально настроенные члены палаты общин заявили о несправедливости такой позиции, — ведь получалось, что Англия выступала против нового независимого государства. Злые языки поговаривали, что здесь не обошлось без некоторых финансовых интервенций со стороны русского посольства, но кто же им верит? А затем начались волнения в Польше, и пруссакам стало не до войны с Россией.
Постепенно все международные дела удалось утрясти. После взятия Измаила в исходе войны с Турцией уже никто не сомневался, а комбинация пруссаков с польским сеймом ожидаемо провалилась — узнав условия антирусского союза, паны немедленно послали херров. В Англии по получении известия, что Финляндия получит русского короля на условиях строгого разделения тронов и вообще разной государственности, утратили интерес к этому делу. Тем более, что потенциальные союзники — шведы — были разгромлены настолько убедительно, что не представляли теперь решительно никакой ценности. «В другой раз» — говорят, произнес министр Питт, когда в кулуарах парламента его спросили про перспективы войны с Россией.
Императрица Екатерина была в восторге. Благополучный исход внезапной Шведской войны, недавнее взятие Измаила, ретивая исполнительность молодого фаворита, и, в особенности, благополучное разрешение вопроса с престолонаследием поселили в ней самое наилучшее расположение духа. Казалось, на какое-то время к государыне вернулась молодость: она была весела, много смеялась и шутила, кокетничала с послами. Праздники следовали один за другим: на одном из маскарадов, занявших сразу несколько залов Зимнего дворца, присутствовали восемь с половиной тысяч гостей!
Гатчинское семейство готовилось к отъезду. Надо сказать, что, поскольку в Гельсингфорсе не было достойного короля помещения, Екатерина решила подарить Павлу дворец. Он сам мог выбрать архитектора, проект и прочее, а его финансировали на полмиллиона рублей — 250 тыс. на постройку и столько же на отделку. Мария Фёдоровна, конечно же, вся исстоналась на тему, как им этого мало. Вообще маман всем, кому только можно, жаловалась, как скверно императрица обошлась с родным сыном, отправляя его править страною, размерами и богатством не превышающую средней российской губернии. Разумеется, императрица об этом немедленно узнала и, само собою, не добавила им на дворец ни копейки — сверхлимитные расходы пришлось нести из казны молодого государства. Екатерина не прощала неблагодарности.
Мне было немного грустно. В семье меня молчаливо осуждали — ведь теперь наша фамилия окончательно разделилась на «русских Романовых», остающихся в Петербурге — это я и Константин, и «финских Романовых» — это все девочки, покидающие нас вместе с гатчинским двором. Впрочем, Екатерина однажды обмолвилась, что старшую внучку она тоже желала бы видеть у себя при дворе, но это, видимо, ожидалось ближе к взрослению принцессы.
* * *
Незадолго до отъезда Павел посетил меня в Зимнем дворце. Выглядел он одновременно и примирившимся с судьбой, и горделивым: так держит себя человек, потерпевший поражение от превосходящих сил, но полагающий, что сражался до конца. Думаю, он даже рад был, что всё, наконец, разрешилось; по крайней мере, они с Марией Фёдоровной уже вовсю строили планы своей будущей независимой жизни.
Бедняга. Съехать от мамы на четвёртом десятке — это что-то!
— Ну что, сын, — меланхолично спросил он, пытливо глядя мне в глаза — приезжать-то будешь?
— Конечно, батюшка! — как можно радушнее ответил я.
— Значит, не будешь. Жаль… Ну, хотя бы для портрета тогда изволь попозировать Ивану Петровичу!
— Конечно же, в любое время!
Еще несколько мгновений он вглядывался в моё лицо; затем, круто развернувшись на каблуках, как он это всегда любил, чеканным шагом вышел вон.
Иван Петрович Вуаль (в девичестве — Жан Луи) был «придворным живописцем» гатчинского семейства. Он уже неоднократно рисовал нас с Константином, и теперь, когда «родители» отбывали в Гельсингфорс, должен был сделать наши портреты «на память».
В тот же день почтенный живописец запросил, когда может рассчитывать на моё время, и мы посредством записочек через пажей и лакеев (местный вариант Вотсапп, только тариф совершенно немилосердный) согласовали время. В назначенный день он пришел с мольбертом; мальчик-помощник тащил за ним кисти и краски.
— Ваше высочество, — поклонившись, Иван Петрович продемонстрировал свой тщательно напудренный парик — неужели вы будете позировать в таком виде?
Господин Вуаль был художником старой школы, — это значит, он привык писать портреты с персоны «при полном параде». Где то в далёкой Европе только зарождались новые традиции, когда модель находится в более свободной, динамичной позе, и не такой парадной одежде; что называется, «в дезабилье». Разница тут, примерно как между фото на паспорт, и снятой на смартфон студенческой вечеринкой. В общем, живописец хотел бы увидеть меня в другом одеянии, но меня мой лёгкий, крашеный индиго сюртучок вполне устраивал.
— Извольте, я надену орден. Игнатьич, помоги-ка мне!
— А орденская лента? А бриллиантовый эполет?
Ненавижу орденскую ленту — она делает меня похожим на свидетеля на свадьбе. Бриллиантовый эполет — тоже так себе удовольствие. Ходишь с ним, как Киркоров в сценическом костюме, и думаешь постоянно: «и сколько там крепостных душ я так небрежно таскаю на плечике?»
— Но право, Иван Петрович! Вы же мастер, высочайшего уровня виртуоз! Надобно будет, пририсуйте потом!
— Ах, принц Александр, вы с братом всегда причиняете столько хлопот! Лучше бы вам брать пример с ваших сестёр. Они всегда для портрета наряжены в лучшее