Андреевич, — волнуясь, сказала она, — ты же знаешь, он не может править. Характер у него не подходит для трона!
— Государыня, — дрожащим, практически плачущим голосом отвечал он, — прости меня! Сердце рвётся от мысли, что противоречу твоим желаниям! Но, суди сама — мы же не ведаем, каков будет характер принца Александра! Сейчас он ещё молод, известен вежливостью, разумным и любезным обхождением. Но что же будет, когда он войдёт в возраст зрелости? Всё ещё может перемениться! Я предпочёл бы иметь дело со знакомым злом, чем с ещё неведомым!
Императрица, ничего не ответив, лишь буравила его мрачным взглядом.
— Александр Андреевич! — решился подать голос и я. — Осознаёте ли вы, что одно лишь неудачное правление, всего несколько лет власти слабого или глупого монарха, и тут у нас может разразиться буря почище французской? И все эти ваши благие пожелания о наследовании «от отца к сыну» вы будете докладывать в каком-нибудь Национальном собрании, а может быть, и палачу возле гильотины?
В продолжение этой речи Безбородко посмотрел на меня с выражением, как смотрит врач на ребёнка, приговорённого выпить горькую микстуру: давая понять, что он понимает огорчение своего маленького пациента, но не может его разделить.
— Ваше Высочество, Александр Павлович! Всё это происходит лишь от безначалия и бесчинства! Во Франции, бог весть, как ещё обернётся, а у нас ведь Пугачёв не зря называл себя именем покойного государя! Случись новая смена власти, влекущая смущение для слабых умов, так у нас, не дай бог, этаких Пугачёвых сразу дюжина вылезет как из-под земли… Простите меня великодушно, но вот, честь-честью скажу вам: надобно на престол вступать по порядку, божественному и человеческому! Негоже тут скакать через головы, тем паче, что голова эта не чья-нибудь, а вашего родителя! Простите меня, старика!
И, сморщившись, будто сейчас расплачется, Безбородко опустился на свой стул.
Мрачная Екатерина закрыла заседание concludere actionеs, молча встав и выйдя из залы вон. Когда я вошёл за ней во внутренние покои, застал её плачущей.
— Не расстраивайся так! — неуклюже попытался я её успокоить. — Это всего лишь один человек, полностью зависящий от твоего благорасположения!
Она тяжело покачала седеющей головой.
— Александр Андреевич сказал, а сколько ещё так подумало? Да и не в этом дело, Сашенька! Дело не в этом… Просто, что бы я сейчас не решила, как умру — всё ведь будет уже не по-моему, а по-ихнему. Мёртвая рука скипетр не удержит, и передать его никому не сможет. А ты так молод!
И на последних словах она бурно разрыдалась.
Я сидел рядом, чувствуя себя полным идиотом. Откуда ни возьмись, нарисовался Платоша Зубов, и, надо сказать, преподал мне мастер-класс: бросился на колени, стал целовать государыне руки, и даже сам заплакал! Браво, брависсимо! Талант, чёрт возьми, гений лицемерия!
Так или иначе, Екатерина постепенно успокоилась. Да, несомненно, для неё произошедшее стало ударом: ей только что недвусмысленно дали понять, что, несмотря на почти тридцатилетнее успешное правление, недалеко ушла она от тех времен, когда принуждена была черпать свою легитимность в объятьях популярных в гвардии офицеров. И, может, сейчас ей нижайше кланяются и лебезят, однакож любая власть имеет пределы, заканчиваясь за порогом склепа.
— Значит, он должен сам отречься. Его условия вступления на престол королевства Финляндского — отказ от всех прав на русский трон! — вдруг громко и зло произнесла она, обращаясь, кажется, не ко мне, и, уж конечно, не к «дуралеюшке» Зубову, а к отсутствующим здесь членам Совета.
— Прекрасная мысль! И с англичанами будет проще разговаривать, — поддержал я её. — Пусть господин Фокс растрещит всему парламенту, что премьер Питт противится образованию независимого государства, ни малейшего отношения не имеющего к Российской империи! Только вот, думаю, папенька не согласится…
— Согласится, — громко высморкавшись, ответила Екатерина. — Точно, согласится.
Письмо императрицы Екатерины графу А. Г. Орлову.
Александр Григорьевич, до чрезвычайности рада была получить от вас картины, бывшие некогда собственностью разорившейся французской аристократии. Однакоже, граф, положение дел таково, что ваше присутствие необходимо теперь в Петербурге. Прибудьте, дабы оказать мне услугу, значимостью своею вполне равноценную уже когда-то совершенной в далёком 1762 годе. Поспешите, ибо время не ждёт!
Е к а т е р и н а
Дано в Царском Селе, 2 сентября 1790 года.
Глава 40
И эпилог
Интерлюдия.
— Нет, нет и нет! Это решительно невозможно! Ре-ши-тель-но! Я что, похож на простака, продающего первородство за чечевичную похлёбку? Да ни за что в жизни! Обменять трон великой империи на заштатное чухонское королевство? Нет. Нет, нет и нет! Я соглашался стать у них королём, лишь в ожидании открытия престола Российской державы, когда я смогу, наконец, объединить под своим скипетром оба царства. Так ей и передайте!
Храповицкий и Остерман, со скучающим видом слушавшие разглагольствования Великого князя, кажется, нисколько не удивились. Конечно, именно так он и должен был отвечать на предложение этакого рода… Но разговор был ещё не окончен.
— И неужели мне пришлось проделать тот путь до Зимнего дворца лишь затем, чтобы выслушать этакие бредни? — продолжал возмущённо Павел. — Право, не понимаю! И она ещё не осмелилась говорить со мною сама, прислав холуёв… Впрочем, ничего не поделаешь, родителей не выбирают! Где моя шляпа?
— Ваше высочество, я вижу, увещевания наши безуспешны. Что же, покорнейше разрешите вас покинуть!
В дверях Остерман обернулся.
— Однако же, с вами желала бы переговорить еще одна персона…
— Что? Кто? Я не понимаю! Совершенно не собираюсь ни с кем разговаривать! Совершенно! Что еще за «персона»?
Но господа уже покидали приемную в покоях государыни императрицы.Первым оказавшись за дверью, Храповицкий вежливо поклонился.
— Мы не преуспели, Алексей Григорьевич. Попробуй ты: небось, убедишь!
Павел, было, бросился к выходу вместе с господами, позабыв про поиски свой треуголки, но тут дверной проем загородила массивная фигура графа Орлова…