И Грин опять посмотрел на Тесса доверчиво. По-прежнему снизу вверх.
— Да я вас сам вычешу, пока мы завтрак ждем! — экспрессивно высказался Тесс и пошел за расческой.
Грин торжествующе улыбнулся и отошел к оконной стене, выставив до упора прозрачность и устроившись поудобнее. Кошачьего в нем было уже куда больше, чем человеческого, так что ничего унизительного в том, что Мастер приводит его в порядок, он не видел.
А мастер вернулся сразу с тремя чесалками, на все стандартные мабрийские длины волос, контейнером для счесанной шерсти и диванной подушкой под задницу. Уселся рядом с Грином с удобствами, разложился, вооружился и взялся за его гриву с основания, одновременно заботливо и деловито, для порядка фыркнув:
— И расчесываться — тоже — куда проще руками…
«Проще — не значит удобнее, — подумал Грин, довольно выгибаясь навстречу умелым и ласковым рукам. — Так что „проще“ — это не для сфинкса!»
И замурлыкал.
Глава 28
При поддержке мастера Грин как-то неожиданно быстро смирился с тем, что колдовства не получилось, так что жить ему дальше как есть — с лапами и крыльями. Смирился — и в считанные дни обнаглел до крайности. Тесса это не затронуло, зато результаты полного окошачивания очень хорошо прочувствовали в следующие дни и доктор Ренн, и доктор Дийс, и немного — остальной персонал.
Теперь Грин расценивал базу как забавное развлечение: понаблюдать, но не оставаться, а еще — как вместилище информации самого разного толка. К сожалению, воспринимать полукот мог только то, что касалось его лично: историю планеты теми кусками, которые были записаны в архивах Дийса, истории о превращениях, в поисках которых он копался по всем разделам, и сводки для тех мест, которые он видел своими глазами. Справедливости ради, Грин попробовал разобраться и в истории Мабри, но тут осторожный Дийс дал сфинксу краткую справку, даже более схематичную, чем рассказ Тесса о братьях и колодцах, а Грин из деликатности не стал настаивать или расспрашивать подробнее. По его представлениям, противостояние разумных существ одного вида, доходящее аж до массовых убийств, было позорным, и в том, что Дийс не хотел копаться в этом кошмаре, он ничего странного не видел. Грин только никак не мог понять, как, при всей логичности и продуманности мабрийских порядков, люди сумели так вляпаться. Что такое избыток населения, он тем более воспринимал с трудом. Разумом осознавал, но при разборе проблем забывал постоянно.
А Ренн к тому времени требовал от Грина уже не рассказов-иллюстраций, и не чтения архива, а четких формулировок: Как вести себя мабрийцам на этой земле? Что грозит, если законы нарушить? Что за расы живут вокруг, как себя с ними вести, а главное — как это записать? Грин, которого понятность речей заботить совсем перестала, уже из принципа продолжал безмятежно выдавать истории, из серии «как оно было в одном краю», разговор плавно перетекал с одного вопроса на другой, в результате Ренн через неделю таких разговоров только что не кусался, на очередной свой вопрос получая ответы, которые начинались словами: «Слышал я от разных людей…»
А Грин, вдобавок, мало того, что говорил запутанно, так еще пытался делать это красиво, чем немало бесил почтенного ученого, который привык к тому, что самая красивая речь — это речь однозначно понятная всем и каждому, и желательно с соблюдением точной терминологии. И если раньше он хотя бы старался исправиться и сделать свои высказывания более-менее понятными для мабрийцев, то после Безлунной оставил свои попытки, решив отчего-то, что это доктор Ренн должен вникать в его стиль.
В довершение картины доктор Мьонн, а за ним и Рокк, прекратили снабжать архив успокоительными в том объеме, который, по мнению Ренна, требовался для успешной работы, мотивировав это исключительно заботой о здоровье специалистов. Специалист Ренн усмотрел в этом ограничении намек на собственный почтенный возраст и прибавил очередную обиду на счет рыжего стервеца.
Короче говоря, очень скоро после Безлунной Морэмерис Ренн, выслушивая Грина, начал недипломатично беситься вслух, а Тердори Дийс ничего не говорил, но каждый день работы в архиве записывал, а потом выуживал и сохранял в отдельную папку наиболее яркие моменты.
Сфинкса мог бы окоротить Тесс, но Тесса подстерегла и скрутила болезнь — пережив привычный приступ в середине зимы «под кисточкой» у Грина, месяц спустя он уже так просто не отделался.
Сначала завьюжило, и Серазан несколько дней ходил как стукнутый, но оправдывал состояние свое то недосыпанием, то, напротив, случаем «переспал», и не особо беспокоился. Капюшон только стал затягивать плотнее — так, чисто для страховки.
А потом, очередным вечером, почти что в ночь, вдруг разболелась голова, да так тяжело и жестоко, что об анальгетиках задумался всерьез, но упрямо вместо таблеток попросился к Грину «под кисточку». Сфинкс в помощи не отказывал никогда, и тут тоже боль замечательно снялась, и спать Тесс ушел к себе, благодарный и счастливый.
И проснулся еще до рассвета, с головой раскалывающейся и как будто изнутри разбухшей, головой взорваться, как при адском похмелье, с колотящимся сердцем и слабостью во всем теле.
Ошарашенный такой подлянкой, сел, попытался вспомнить, где валялись выданные еще месяц назад, на всякий пожарный, таблетки, включил лампу…
Неяркий в общем-то свет ночника ударил по глазам не хуже маячного прожектора, и тут же отдалось в затылок еще сильнее, подкатило к горлу тошнотой… до ванной добраться Тесс все же успел.
Впрочем, легче не стало.
Когда Серазан смог разогнуться, кое-как умылся трясущимися руками и устало прислонился к прохладному пластику стены, мысль у него оставалась одна: «Какого хрена?»
А часы показывали время самое что ни на есть неудачное, и точно не обойтись было без лекарств, если он хотел оклематься до подъема и потом работать день, а в глазах темнело…
Да так, что стоило, пожалуй, доплестись назад, в койку, рухнуть горизонтально и всерьез подумать, не позвать ли на помощь — или все-таки перетерпеть, пройдет? — и все-таки какого, нет, какого его вдруг так плющит?!
…но только дойти не удалось, на полпути звезды в глазах и шум крови перекрыли все, и Серазан даже не понял, что теряет сознание.
Так его и нашли, на коврике посреди спальни, и сходу, едва взглянув и сразу убедившись, что дело плохо, отправили в лазарет.
К обеду Тесс полуочнулся в бред, полувырубился вновь, и пришел в себя более-менее нормально к вечеру, измученный и слабый. Грин оказался рядом, и на дежурстве — хорошо знакомый доктор Рокк, немедленно сообщивший, что Серазан изрядно всех перепугал…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});