руководителей советского государства, был отправлен в административную ссылку. Таинственные обстоятельства самого отъезда, попытки сторонников оппозиции провести прощальную демонстрацию на вокзале дали богатый материал для буржуазной и социал-демократической прессы. Коммунистическая печать, поспешившая опровергнуть очередную «утку», последней напечатала сообщение о ссылке Троцкого, которая никак не укладывалась в представления европейских коммунистов о приемах и методах внутрипартийной борьбы.
Это нашло свое отражение в работе Девятого пленума Исполкома Коминтерна, открывшегося 9 февраля 1928 года. Выступивший с докладом по вопросу об оппозиции в ВКП(б) Бухарин изобразил произошедшее в самых розовых тонах. Якобы Троцкому была предложена работа в Астрахани, но тот отказался, назвав это предложение скрытой ссылкой. Процитируем Бухарина: «Я требую, — сказал он, — чтобы меня открыто сослали либо в Гагры, либо в Кисловодск. Решающую роль здесь играли, конечно, соображения не медицинского, а организационного характера. Целью было: создание центра со связями во всех направлениях. Притягивали Троцкого не пальмы, а возможность вести подрывную работу в столь благоприятных условиях. Затем мы сочли нужным опять-таки предложить ему отправиться куда-нибудь в другое место. Но он опять отказался. Потом Троцкий предложил отсрочить его отъезд. Мы исполнили его желание. Но затем мы узнали, что троцкисты хотят использовать это время для новых выступлений в связи с отъездом Троцкого. Поэтому отъезд был ускорен»[1082]. Сам Троцкий свою отправку в Алма-Ату рассматривал как почетное и недолгое изгнание, нечто вроде царской опалы. В своих первых письмах из ссылки он с увлечением рассказывал о творческих планах, сетовал на хозяйственные неурядицы, прикидывал перспективы охоты в Илийской долине.
Административное решение конфликта в ВКП(б), воспринимавшегося как борьба Сталина и Троцкого за лидерство в партии, вызвало неоднозначную реакцию за рубежом. Если правая пресса рассматривала ссылку Троцкого как закономерный этап деградации «диктатуры максималистов», то социал-демократические газеты давали негативную оценку этому факту как новой дискредитации социализма советского образца. 2 февраля 1928 года от имени Социалистического рабочего интернационала к М. И. Калинину обратились председатели комиссии по изучению положения политзаключенных Луи де Брукер и Артур Криспин. В их письме говорилось: «Все эти годы Вы ссылали и бросали в тюрьмы сотни убежденных, искренних социалистов, а на вопрос о причинах этих преследований Вы отвечали вымыслами об их контрреволюционной деятельности. Это обвинение было, как доказано уже сотнями случаев, прямой клеветой на лиц, пожертвовавших свою жизнь делу рабочего класса. В случае Вашей нынешней партийной оппозиции Вы уже не сможете применить эту обычную клевету о „контрреволюционерах“ по отношению к членам Вашей собственной партии. Хотя мы отнюдь не придерживаемся мнения, что мысли и дела людей вроде Льва Троцкого в последние десять лет были благодеяниями для рабочего класса, мы никогда не будем отрицать, что он был убежденным революционером, и Вы тоже не сможете этого отрицать. Поэтому преследование Вашей собственной оппозиции в партии и особенно дело Троцкого стало типичным примером Вашей системы, не допускающей свободы мнений и подчиняющей все диктату Вашего абсолютистского правительства»[1083].
Оказавшись в Алма-Ате, Троцкий засел за мемуары. В переписке с Радеком он делился их главной идеей — череда поражений последних лет на арене мировой революции была вызвана отсутствием правильного и выдержанного курса Коминтерна. «Надо ребром поставить вопрос об убийственных ошибках начиная с 1923 г.»[1084]. В Казахстане наш герой был отрезан от источников достоверной информации, т. е. «закрытых рассылок», которые получала партийная верхушка. Ему приходилось довольствоваться «Правдой» и письмами своих сторонников, которые пробирались в Казахстан сквозь препоны ОГПУ. Это сказалось на глубине оценок внешне- и внутриполитических событий 1928 года, хотя одновременно лидер оппозиции получил возможность больше времени уделять изучению теоретических и практических вопросов.
Центром его внимания оставалась китайская революция, переживавшая в тот момент драматическое завершение. Декабрьское восстание в Кантоне, развязанное без должной подготовки под давлением эмиссаров Коминтерна, завершилось полным поражением и кровавыми репрессиями по отношению к коммунистам[1085]. Глядя на любое событие сквозь антисталинские очки, Троцкий и в этом восстании увидел крах умеренной линии большинства, которая на деле оказалась «бессодержательной фикцией, пустышкой».
И вновь масштабом всех вещей оказывалась Российская революция. «Можно сказать, что Китай не созрел для социалистической революции. Но это будет абстрактная безжизненная постановка вопроса. А разве Россия, изолированно взятая, созрела для социализма? Она созрела для диктатуры пролетариата, как для единственного метода разрешения всех национальных проблем; что же касается социалистического развития, то оно, исходя из экономических и культурных условий страны, неразрывно связывается со всем дальнейшим развитием мировой революции. Это относится целиком и полностью и к Китаю. Если 8–10 месяцев назад это был прогноз (довольно-таки запоздалый), то теперь это непререкаемый вывод из кантонского восстания». С высоты сегодняшнего дня подобные формулы выглядят как те же самые лозунговые «пустышки», в производстве которых наш герой так горячо обвинял своих оппонентов. Но на исходе 1920-х годов тезис о том, что коммунисты должны и могут возглавить широкое движение крестьянских масс в Китае, имел немалое мобилизующее значение[1086].
Публикация в центральной прессе проекта программы Коммунистического Интернационала побудила Троцкого написать собственный контрпроект. Вряд ли он мог серьезно рассчитывать на то, что его политические противники, оставшиеся в Москве, допустят обсуждение этого документа[1087]. Его цель состояла в другом — в консолидации сил оппозиционеров путем создания альтернативной теоретической платформы. Троцкий отверг бухаринский проект как несущий на себе следы небрежной работы и не обсужденный в компартиях, противопоставив ему собственное видение грядущей эпохи. Его внимание сосредоточилось на американо-европейском конфликте, получившем классовую окраску.
«Преодоление европейского хаоса в виде Советских Соединенных Штатов Европы является одной из первых задач пролетарской революции, которой придется защищаться от североамериканской буржуазии»[1088]. Отдадим должное политической проницательности нашего героя (хотя он и считал англо-американский конфликт стержнем будущей мировой войны[1089]) — его предвидение всемирной гегемонии США стало реальностью лишь в конце ХХ века. Он одним из первых деятелей коммунистического движения указал на неизбежность процесса европейской интеграции (хотя и видел в нем исключительно революционную составляющую).
Именно взаимозависимость европейских государств, общие традиции континента привели Троцкого к тому, чтобы настаивать на характерном для первых конгрессов Коминтерна понимании революционного процесса как «мирового пожара», легко преодолевающего национальные границы. Отсюда делался вывод, идущий вразрез с реалиями времени: «Для пролетариата каждой страны, еще в большей степени, чем для СССР, — разница здесь, однако, только в степени, — самой кровной необходимостью будет перенесение революций в соседние страны, поддержка восстания там вооруженной рукой, — не из соображений отвлеченной международной солидарности, которая сама по себе не способна двигать классами, а из того жизненного соображения, которое сотни раз формулировал Ленин: без