вокруг нее стояли все мои братья и ржали. У нее вид был такой, будто она перележала в солярии. Она пыталась отравиться газом, а вместо этого испекла себе физиономию. На части волос полосы от решетки для гриля остались. – Она яростно дернула за выбившийся волосок. – Дурдом. Она себе половину волос угробила, а другую типа слегка завила.
Шагги не смог сдержать смех. Девчонка хихикнула себе под нос, а потом, чуть ли не сразу же, печально вздохнула.
– Ну а твоя-то что сделала?
– Она попыталась выброситься из окна. – Он опустил глаза. – Голая.
– Ёмаё. – Девчонка присвистнула. – Старушка Мойра никогда такого не пробовала. Ёбано счастье – мы живем на первом этаже.
Шагги потер предплечье; под джемпером он ощущал свежие царапины, оставшиеся после схватки с ней. Агнес достаточно уверенно залезла на подоконник. Он столкнулся с новой тактикой, и она повергла его в ужас. Она названивала по телефону, а потом вдруг замолчала. Когда он нашел ее, она была на кухне, одну ногу уже свесила на улицу, другая еще оставалась здесь, ее голая промежность касалась каменного подоконника. Она была обнажена, кричала, и ему пришлось затаскивать ее назад. Под его ногтями еще оставались кусочки ее кожи. Чувство промозглой усталости накатило на него теперь.
– Я думаю, пьянство убьет ее, и я чувствую, это моя вина.
– Да. Вероятно, это ее убьет, – сказала девчонка таким тоном, будто они разговаривали о погоде. – Но я уже говорила – это долгий путь, и ты не в силах ей помочь.
Отчаянные хлюпающие звуки у них за спинами прекратились. Линн подалась вперед, ее волосы так сияли, что казались влажными, ее лицо теперь стало спокойнее и добрее. Холодный воздух с шоссе обдувал их. Шагги пустил клубок ее волос вниз по насыпи и вдруг остро почувствовал свое одиночество, ему захотелось снова, как в детстве, забраться к Агнес на колени.
Линн повернулась и посмотрела на него через плечо. В ярком свете фар он видел, как на самом деле красивы ее глаза, они не только карие, но и золотисто-зеленые и печально-серые. Он теперь знал, что не сможет сдержать своего обещания. Он лгал Агнес, как она лгала ему, обещая бросить пить. Она никогда не сможет отказаться от алкоголя, а он, сидя на холоде с хорошенькой девчонкой, знал, что никогда не будет чувствовать себя обыкновенным мальчиком.
Тридцать
– Я хочу есть, – это были первые слова, которые он ей сказал, вернувшись домой из школы.
Никого никогда не интересовало, что она чувствует или голодна ли она. Все только говорили ей, что им надо и что им требуется от нее. Она сидела в кресле, курила очередную сигарету, прислушиваясь к тому, как открываются и закрываются двери шкафов на кухоньке.
– Мама, у нас еды нет! – прокричал он с кухни. Его голос ломался, и хотя басовитости не обрел, в нем слышался тембр, полагающийся взрослому мужчине. Он даже не заморочился тем, чтобы заглянуть к ней, убедиться, дома ли она. Он знал, что она дома. Агнес глотнула из кружки и спросила, не обращаясь ни к кому конкретно:
– Почему это все воспринимают меня как нечто само собой разумеющееся?
Она слышала, как он волочит свой рюкзак по ковру.
– Мам, я есть хочу. Маа-аа-ма, я хочу есть, – проскулил он. У него это теперь превратилось чуть ли не в песню. Дверь гостиной была распахнута, и он притащился в комнату. Он менялся, становился выше, вытягивался. Его постоянно мучил голод.
Агнес посмотрела на него. Его волосы были расчесаны по-новому, одежда свисала с его худых плеч. Она решила, что ей эти перемены не нравятся.
– И ты даже не собираешься у меня спросить, как прошел мой день? – проговорила она, растягивая слова.
Шагги проигнорировал ее и принялся наводить в комнате порядок с деловитостью горничной в отеле. Он задернул занавески на окнах, зажег свет в комнате. Включил электрокамин – в тепле она скорее засыпала.
– Выключи, – гавкнула она. Он посмотрел на нее, потом – сквозь нее и оставил камин включенным.
– У-меня-все-хорошо-спасибо-а-как-у-тебя? – проговорила она с ехидной усмешкой.
– Я тебе сказал, что хочу есть, а в доме нет ни крошки. – Он повернулся к ней лицом, и хотя вытянулся перед ней во весь рост, выглядел он усталым. – Что ты собираешься с этим делать?
Он в этот момент стал похож на свою бабушку. Агнес видела перед собой Лиззи: вот она стоит, уперев руку в бок, разочарованно покачивает головой, сетуя, что только могила исправит ее дочь. Это застало ее врасплох, но немного спустя вызвало новый приступ раздражения.
– Не смей на меня так смотреть.
Шагги уже наслушался. Он сел напротив нее, потер виски, словно у него заболела голова.
– Я сказал: я хочу есть. – Он намеренно провоцировал ее. – Чем ты собираешься меня накормить?
– Аааа! Вы все одинаковые, да? Дай! Дай! Дай! Так вот, я тебе скажу: мне больше нечего давать.
– Пей! Пей! Пей! – ответил он, подражая ей. – Так вот, я ТЕБЕ скажу: я все время хожу голодный.
– Ты наглый кусок говна. – Ее зубные протезы заскрежетали, лицо застыло. Только ее почти отрешенный взгляд блуждал, покачиваясь на волнах сегодняшней выпивки.
Шагги поднялся и встал перед камином.
– Тебе, вероятно, легко торчать здесь весь день, а я должен выходить на улицу и быть среди этих людей. – Он испустил протяжный вздох, как проколотая велосипедная камера. Его плечи разом обмякли. – Большинство из них почти не говорят по-английски. Я даже понять не могу, чему учат учителя.
– Это мне-то легко? – Ее реакция запаздывала – она только теперь осознала сказанное им в начале тирады. – Тебя в твоей ебаной школе кормят горячим ланчем, разве нет? Три горячих блюда. Наверняка. Это куда как больше, чем имею я, сидя здесь в одиночестве.
Шагги просунул язык между зубами и больно прикусил. Заговорил он, только когда ему удалось смирить дыхание.
– Слушай. Дай мне немного денег из пособия. Я выйду и куплю нам что-нибудь поесть.
– Тебе бы этого хотелось, правда? Так вот, никаких денег нету.
– Как это? – Жизнь вернулась в его плечи. – Постой, понедельничная книга, вторничная книга. Куда девались деньги за всю неделю?
– Пфф, – сказала она, взмахнув рукой – этот жест напомнил движение птичьего крыла, единственный цвет у которого был только на кончиках перьев. – Ушли. Исчезли. Как и все те сучьи ублюдки, которых я когда-то знала.
Шагги наклонился над ней, заглянул в укромный уголок кресла, служивший ей тайником. Ничего, кроме шести банок дешевого лагера, он там не увидел. Слишком мало, чтобы