Читать интересную книгу Предчувствие: Антология «шестой волны» - Андрей Лазарчук

Остер опустил лицо в воду и открыл глаза. Под ним тяжело колыхалась прозрачная безжизненная тьма. Представилось, как Джулия погружается всё глубже и глубже — вечное движение вниз, в недра бездонного озера. Остер нырнул, подумав, что может и не выбраться на поверхность, намокшая одежда тянула ко дну. Рука задела что-то скользкое и извивающееся. Он вскрикнул, хлебнул отдающей гнилью воды и выскочил на поверхность.

За рукав зацепились очки. Надев их, Остер опять нырнул. Тьма превратилась в гигантский кристалл, поставленный перед лампой, будто кусочки целлулоида были крошечными цветными прожекторами. Остер застыл, раскинув руки, чтобы рябь не мешала смотреть, и в прозрачной темноте увидел два сгустка — вода там уплотнилась, приобретя иные свойства. Джулия и рыба Доджсона бок о бок уходили во тьму вод.

Остер вынырнул и схватился за борт лодки. Комбинезон свинцовым коконом облепил тело. Остер тяжело перевалился в лодку. Зубы стучали, как кастаньеты, и Остер, сдерживая дрожь, изо всех сил сжал челюсти. Над озером повисла тишина, которую лишь подчёркивало далёкое журчание и удары капель с потолка.

Рыбу Доджсона нельзя увидеть, до неё нельзя дотронуться. Остер знал это с самого начала, но предпочёл забыть. Джулия намекала, но он не захотел услышать, и она ушла — ушла вместе с рыбой, оставив ему лишь пустоту. Остер раскачивался, обхватив руками плечи. Он должен найти настоящую рыбу — иначе этот вакуум никогда не заполнится и холод будет вечно терзать изнутри. И никакие приборы тут не помогут. И вся королевская рать…

Шахматная доска без всплеска канула в озеро. Следом отправились магниты — Остер выпускал их из горсти по одному каждые четыре минуты, пока под сводами колодца металось эхо очередного поезда. Только последняя фигурка, прохладная и гладкая, прилипла к руке и всё никак не хотела падать. Это была груша. Подумав, Остер сунул её в карман и взялся за вёсла.

* * *

Остер шёл по улице, вдыхая запахи мокрого асфальта и бензина. Скоро ему останется лишь сырой воздух подземных лабиринтов. Резиновые сапоги разбрызгивали лужи — забытое детское удовольствие наступать прямо в отражения лип и вывесок и смотреть, как они превращаются в яркую рябь. На него оглядывались. Из моря зонтиков, плывущих по людному проспекту, вдруг выныривало будничное лицо, вытягивалось вопросительным знаком, и прохожий поспешно отступал в сторону. Дождь оглушительно барабанил по каске, и неумолчная дробь отделяла от всего мира. Хотелось включить налобный фонарик — рассеять пасмурную хмарь, но Остер удержался. Запасные аккумуляторы, подвешенные к поясу комбинезона, тяжело били по бёдрам, но экономить батареи всё-таки было надо.

Он шагал бездумно, надеясь, что ноги сами вынесут его к нужному входу в подземелье. Воспользоваться одним из привычных путей казалось неправильным, — Остер долго раздумывал, но так и не смог выбрать подходящий лаз. Неприметная дверца на одной из станций метро? Заброшенный бункер в парке? Люк во дворе на Юго-Западе, среди бетонных коробов спального района? Остер не хотел признаваться себе, что он, исследователь, привыкший во всём полагаться на вдумчивый анализ, ждёт знака.

И знак появился. Над улицей поплыл запах цветов и мангровых болот. Сердце дёрнулось и застыло, напуганное сбывшимся предчувствием. По другой стороне улицы шла высокая девушка. Тяжёлые золотистые волосы струились по спине, и казалось, что она пританцовывает на ходу. Остер ринулся вдогонку Люди отшатывались, заслышав громкий топот. Джулия то и дело скрывалась за спинами. Он хрипло выкрикнул её имя, но девушка не оглянулась. Лёгкая фигура исчезла за мозаикой зонтов. С перекрёстка неумолимо надвигался полицейский. Остер побежал, расталкивая прохожих плечами. Какой-то толстяк шарахнулся, загораживаясь зонтом, нейлон лопнул, и оголившаяся спица ткнула Остера в лицо. Он зажмурился от боли, но успел заметить блеснувшее в переулке светлое пятно. Перепуганный толстяк попятился, бормоча извинения. Остер бросился через дорогу. За спиной завизжали тормоза, в лужу посыпалось разбитое стекло. Не оборачиваясь, он нырнул в переулок.

Это был узкий, безлюдный тупик. Глухие стены смыкались над головой, как своды тоннеля. Остер сник, он принял за Джулию жёлтое граффити. В мусорном бачке деловито рылся кот — он сверкнул на Остера глазами и скрылся между наваленными вокруг коробками. Возбуждение погони сменилось едкой горечью.

Мелкий дождь пропитался отчаянием и обволакивал, точно мокрый саван. Спотыкаясь, Остер побрёл к выходу из тупика. Нога зацепила волглый картон, коробка перевернулась. Из неё выкатилось несколько подгнивших груш, и одна ударилась о ботинок. Мятый бок пересекала царапина-улыбка.

«Всё не так просто», — пробормотал Остер и огляделся. Тупик по-прежнему оставался пустым и тусклым. Единственным ярким пятном было граффити — на фоне сырой штукатурки оно почти светилось. Остер отступил к стене, чтобы рассмотреть рисунок, и обмер: бессмысленные надписи и завитушки сложились в искажённый, но явственно различимый рыбий скелет. Между разинутыми челюстями виднелась железная дверь.

Разум раскрылся, как раковина. Рыба ждёт, когда Остер найдёт её — не жалкое холоднокровное животное из скользкого мяса и тонких костей, а настоящую рыбу Доджсона. Он надел очки и обернулся. Из тупика проспект выглядел далёким, словно Остер смотрел из колодца. Разноцветье машин и вывесок помертвело, превратившись в сплошные оттенки серого. Звуки города таяли в шорохе дождя, журчании ручьёв, звонком стуке капель по жестяному карнизу.

Остер навалился на дверь. Мокрое железо было шершавым от ржавчины и оставляло на пальцах рыжие следы. Надрывно заскрипели несмазанные петли. Дверь приоткрылась, выпустив из тёмного нутра клуб холодного воздуха. Пахнуло стоячей водой, водорослями и рыбой. Сразу за порогом зиял чёрный провал, в него вели обросшие тиной скобы. Остер включил фонарь и начал спускаться.

Дмитрий Колодан

Покупатель камней

Весна на пороге зимы — особое время года. Апрель, беспощадный месяц, грохотал штормами, бился в гранит границы земли. Каждую ночь море нещадно набрасывалось на берег, оставляя вдоль тусклой полоски пляжа намёки на дни творения — медузу, рыбий хребет или панцири крабов; возвращало дары — обглоданные до блеска кости деревьев, кусок весла, бессильный обломок ржавой пружины, оснастки чужих мертвецов.

По утрам побережье окутывал туман. Его тугие щупальца, подхваченные бризом, скользили по краю воды, карабкались по камням к маяку, и дальше, к скалам. Во влажном воздухе бухта расплывалась, словно плохой фотоснимок. На пляже, среди островков жёсткой травы, жались друг к другу старые лодки, облепленные ракушками и плетями водорослей и похожие на гигантских трилобитов, явившихся из глубин сумрачного девонского моря. Порой в непрестанном мареве казалось, что они и вправду перебираются с места на место, и тогда я не мог с полной уверенностью сказать, что это всего лишь шутки тумана и воображения…

Дом у моря я снял ещё летом. Меня интересовала обитавшая неподалёку колония морских игуан — удивительных ящериц, которых Мелвилл не без оснований назвал «странной аномалией диковинной природы». «Популярная наука» как раз заказала серию акварелей этих загадочных рептилий. Конечно, с лёгкостью можно было взять в качестве натуры фотографии и чучела из Музея естественной истории, но я абсолютно убеждён — настоящий анималист не имеет права на подобные полумеры. Чтобы нарисовать животное, надо понять его характер, заглянуть ему в душу, а много ли можно увидеть в стеклянных глазах?

Игуаны, надо отдать им должное, по достоинству оценили моё рвение, и работать с ними оказалось настоящим удовольствием. Я ещё не встречал более внимательных натурщиц: они были готовы часами неподвижно лежать на окатываемых волнами камнях, игнорируя нахальных крабов, ползающих прямо по их спинам. К осени набралась внушительная подборка эскизов, однако меня не покидало ощущение незавершённости работы, и я продолжал лазать по скалам в поисках сюжета, который бы наилучшим образом закончил цикл. В итоге, поскользнувшись, я рассадил руку и надолго лишился возможности рисовать.

Этот досадный инцидент имел и другие, гораздо более неприятные последствия. Пустяковая, на первый взгляд, рана загноилась, рука распухла, и почти неделю я провёл в постели, в горячечном бреду. По ночам, когда ветер неустанно бился в оконные стёкла, я метался на влажных простынях, безуспешно пытаясь уснуть. Несмолкаемый рокот прибоя навевал странные видения панцирных рыб и гигантских аммонитов — доисторических чудовищ, затаившихся в толще вод, и, подозреваю, я был не далёк от истины. Видимо, уже тогда доктор Северин начал свои опыты.

Северина я знал давно, но знакомы мы не были. В кругах, что вращались вокруг Научной Академии, он был известен едва ли не каждому, в первую очередь из-за скандала с механическим кальмаром. Тогда, основываясь на последних достижениях механики и вивисекции, доктору удалось сделать почти невозможное — создать живое существо и, быть может, вплотную подойти к разгадке творения. Не спорю, он был талантливым учёным, гением, но его методы вызывали глубокое отвращение. Собаки и обезьянки, выпотрошенные без анестезии ради пары желёзок, — это только полбеды. Я слышал от некоторых специалистов, что в создании кальмара использовались и человеческие органы. Кажется, именно тогда вивисекция была объявлена вне закона. По слухам, когда всё открылось, Северин бежал в Южную Африку, где в секретной лаборатории продолжил заниматься запрещёнными экспериментами. Признаться, я удивился, встретив его в посёлке.