Еще раз прошу прощения за многословие. Мне сказали, что все это, о чем я говорил выше, у опытных рассказчиков называется отступлением. Если так, я больше не побеспокою вас излишними объяснениями. Отступление? Боотуру проще пасть в бою, чем отступить.
4. Тресь кулаком! Тресь кулаком!
Под деревьями царила влажная духота. Я взмок, как летом перед грозой. Кэр-буу![115] На Уотовой скале ветер насквозь продувает, на гребне склона зябко, а тут теплынь! В горах холоднее, чем в аласах, но не настолько же! Да и спустились мы всего-ничего: шесть полетов стрелы.
Это, небось, ущелье с жидким огнем виновато.
Лес был не лес, а чистое издевательство. Лиственница? сосна? березка?! Шиш тебе, Юрюн-боотур! У одних деревьев стволы гладкие, кроваво-красные, без коры, будто освежеванные туши. Листья глянцевые, блестят наконечниками копий. Чамчай велела: не трогай, ядовитые. Другие деревья – приземистые толстяки, в пять обхватов. Кора в морщинах, будто кожа старика. Веток тьма-тьмущая, крона – сплошной шатер. У третьих стволы прямые, чешуйчатые: змеюки-исполины вытянулись, одеревенели, и кто-то вбил их хвостами в землю шутки ради. Не знаю, как вам, а мне сразу вспомнился Уотов арангас. Не родичи ли? А ну как оживут? На верхушках древозмей вместо голов торчали пучки широченных резных листьев.
Нет, пожалуй, не оживут. Без головы разве жизнь?
Под ногами – ковер палой листвы. Пружинит, прогибается. Оставишь след, и в ямке проступает ржавая вода. Пахнет прелью, гнилью и еще цветущим лугом. Трава? Трава есть. Полно травы! Коряги замшелые, буреломы; грибы мне по колено, а местами и по пояс. Вокруг царил оглушительный гомон, хоть уши затыкай – писк, стрекот, шуршанье, свиристение. Показаться на глаза местная живность опасалась, за исключением жуков величиной с хорошего кэкэ-буку[116]. Время от времени они с гудением носились туда-сюда, отблескивая зеленоватой медью.
Папоротник я признал не сразу. Признаешь тут, когда он в три моих роста вымахал! Под развесистым папоротником-боотуром Чамчай и остановилась.
– Под ноги смотри, – предупредила удаганка. – Я ловушек наставила.
– А охота когда? Охоту хочу!
– Ловушек не хочешь?
– Не хочу! Скучно!
– Уот, – вынесла Чамчай приговор, и я залился краской. – Вылитый Уот. А что два глаза, так это пройдет. Успокойся, скучно не будет. Тут знаешь какие лапочки бродят?
– Какие?
– Тебе понравится.
Словно в подтверждение, издалека долетел трубный рев. Добыча? Хищник? Если хищник – все равно добыча! Хищник даже лучше. Интересней!
Чамчай стала меньше. Нет, это я стал больше.
В первой ловушке-петле обнаружилась лапа. Только лапа, без хозяина. Волчья? Случается, волк сам себе лапу отгрызает, если в капкан попадет. И по виду волчья, когда б не размеры. Такая лапища лесному деду впору! Шерсть грязно-бурая, с седыми подпалинами.
Вторая ловушка пустовала.
В третью угодил я. Как ни глядел под ноги, а все равно попался. Мастерица Чамчай западни обустраивать! Может, она их еще и заколдовывает? Я хотел спросить удаганку об этом, но вовремя передумал. Выпутался из петли, насторожил ее заново и пошел дальше, стараясь идти след в след за Чамчай.
– Есть!
Диковинный лес здесь резко обрывался – как ножом отрезали. Дальше начиналась тундра. Настоящая, привычная, разве что ягель рос пышнее, березовый стланик был повыше, а от крупных ягод голубики в глазах рябило.
На краю внезапной тундры мучилось, не в силах убежать, лохматое чудище. Рыжая свалявшаяся шерсть топорщилась на темени мохнатой шапкой. Покатая спина, ноги-столбы, сзади хвост, спереди, между глаз… Тоже хвост? Хвостище?! Завидев нас, пленник воздел к небу передний хвост и затрубил с испугом и жалобой. Зверь удался крупный, такая туша должна была легко порвать жильную петлю, стянувшую чудищу левую заднюю ногу. Однако петля и не думала рваться. Точно, заговоренная!
– Детеныш, – сказала Чамчай. – Год от силы.
– Детеныш?!
Какое же оно тогда взрослое?!
– Что у него вместо носа?
– Хобот. Прибей его, и потащили. Хорошее мясо.
– Точно хорошее? Их едят?
– Свежуешь, – в голосе Чамчай я услышал издевку, – разделываешь, нарезаешь кусочками. Вымачиваешь в кислом молоке со щавелем. Раскладываешь по горшочкам, заправляешь травками-корешками, заливаешь сметаной. И в камелек, тушиться! Тушить надо долго, потом еще томить…
У меня забурчало в животе – куда там реву мохнатика! Я шагнул к детенышу. Зверь шарахнулся прочь, но петля не пустила. Чудище трубило, я бурчал голодным брюхом, и нам обоим никто не откликнулся. Жаль, что не откликнулся – добыли бы мяса на год вперед!
– Ну, ты скоро?
Большой, сильный!
Как Нюргун.
Кулаком по башке – тресь!
Как Нюргун!
Мясо упало. На колени упало.
Хрипит, дышит. Головой мотает.
Живое, кэр-буу!
Еще – тресь! И еще – тресь!
Под кулаком – хрусть!
Свалилось мясо набок. Дрожит боками.
Не дрожит.
Дышит? Не дышит.
Всё?
Всё.
Пока я валил зверя, Чамчай притащила волокушу из жердей и веток. Запасливая! И предусмотрительная: загодя неподалеку припрятала. Стараясь усыхать помедленней, я сгрузил тушу на волокушу, ухватился за держаки и потопал за удаганкой. Домой? Нет, не домой. Обратно в чащу.
– А ты кто такой, кэр-буу?!
Думаете, это я? Это Чамчай.
Знатная западня: добыча болталась в воздухе, вздернута распрямившейся веткой на высоту моего роста. Зверь отчаянно хрюкал и дергался, но высвободиться не мог. Кабан? Рог на носу, два рога на лбу, на конце морды – тупой клюв. Нет, не кабан. Точно вам говорю! По всему телу – роговые пластины, бляшки, шипы: чисто доспех! Костяной воротник вокруг шеи…
И что, помогло оно ему?
– Трицератопс? – с сомнением пробормотала Чамчай. – Видал таких?
– Нет. А ты?
– Только на картинках. Мелкий он какой-то…
Как по мне, зверь был покрупнее матерого кабана.
– Тоже детеныш? – предположил я.
– Откуда ж ты взялся? – Чамчай обращалась к зверю, и на миг я поверил, что тот ответит. Нет, хрюкнул, и все. – Маастрихт? Палеоцен? Не помню. Забыла. Ведь увлекалась когда-то… Время! Неужели так далеко зашло?
– Что зашло? Это чудище? Оно не здесь живет?
– Не здесь? Не сейчас, – Чамчай сжалилась, заговорила проще: – Ус-муос-сирэй[117] древние. Очень древние. Вымерли давно. Не должно его здесь быть!
– Не здесь, – поправил я. – Сейчас! Сейчас не должно быть. Сама же сказала…
Поймав бешеный взгляд удаганки, я поспешил сменить тему:
– А их едят?
– Уот кого хочешь съест. Если что, супа наварим. В суп любая тварь сгодится…
Я вспомнил, как Кустур хотел отнести убитую мной ворону своей маме. Мол, если с мучицей, да с диким лучком, да с маслицем топленым – чуп-чуп, пальчики оближешь! Рогатая тварь на вид была гораздо аппетитней тощей вороны. А если с мучицей, да с диким лучком…
– Тебя сейчас не должно быть, – сказал я зверюге. – Ты вымерла!
И стал боотуром.
Суп! Суп! Суп!!!
Добыча! Вкусная!
Убью, сварю, съем!
Тресь кулаком! Тресь кулаком! Тресь!!!
Качается. Хрюкает. Хочет дохнуть?
Не хочет дохнуть!
Суп! Чуп-чуп!
Кэр-буу!
Копьем. В шею. Под воротник.
Хрюк!
Обвисла. Сдохла.
5. Горит, течет
У Чамчай вторая волокуша есть. Запасливая! Очень запасливая! Человек-женщина! Адьярай-женщина! Женщина. Нравится. Люблю? Тащу. Мохнатого тащу. Рогатого тащу. Я сильный, двоих тащу! Один тащу, кэр-буу! Домой, кушать. Уота кормить, хыы-хык! От пуза кормить, гыы-гык! Лес? Кончился. Камень под ногами. Черный, скользкий. Черный, шершавый. Черный, корявый. Помню, да. Шел тут. Слева огонь течет. Справа…