раздавали и хлеб, и мясо, и одежду, и деньги. Султаны, в честь отправления Сюрре на юг, могли заплатить за 5 тысяч проживавших в городе мальчиков, которых могли обрезать в любое время благочестивого празднования долгого путешествия.
Процессия Сюрре по пути из Стамбула в Мекку проходит через Дамаск. Примерно 1895 г.
А в самом сердце этой недавно сформировавшейся мусульманской державы восседал султан-халиф. На служивших талисманами рубашках, стеганных нитями из чистого золота или серебра, изображали небесные сферы, астрологические знаки, магические квадраты и строки из Корана. Эти рубашки символизировали неприкосновенность султана. Их шили по размеру, а жесткая, глянцевая поверхность хлопка, отглаженная до блеска (ткань выглядела отлично и при этом служила дополнительными доспехами), была словно передвижная картина. На служившие талисманом рубахи из Индии наносили текст Корана целиком. Известно, что во дворце Топкапы такие рубашки шили по три года. Считалось, что они защищают своего хозяина от всяческих бедствий – как стихийных, так и от рук человека.
В мировых замыслах Селима I, одетого в легкие одежды и устремлявшего свой взор поверх вод Мраморного моря к просторам своей новой гигантской империи, можно было не сомневаться. В 1519 г. он писал:
На волнах реки Аму, с каждого волоска врага, Охваченного лихорадкой ужаса, стекает пот – случись мне его заметить. Мои царственные войска поставили индийскому королю мат слонами, Когда я играл в шахматы на доске империй. О, Селим I, от твоего имени чеканятся монеты по всему миру В горниле Божественной любви, словно золото, что плавил я{690}.
К концу правления Селима I, в 1520 г., всего через восемь лет после того, как он ворвался в город и установил там самый прочный в Европе халифат, под властью Стамбула (который к тому времени стал вдвое больше Лондона) было около 15 миллионов человек, проживающих на площади более миллиарда акров{691}. В середине XVI в. фламандский дипломат Ожье Гислен де Бусбек (тот самый, что привез на Среднешотландскую низменность тюльпаны) заявлял, что отныне Стамбулу суждено стать центром мира.
В отличие от византийцев с их греко-римскими традициями, в турецко-османской культуре не было ключевого понятия polis, т. е. города-государства, представляющего собой политическое и эмоциональное сердце державы. Город, подобный Стамбулу, по сути являлся лишь очередным пристанищем Аллаха. Средневековые мусульмане видели существенные отличия лишь между городом (аль-мадина) и пустыней (аль-бадийя){692}. Из-за особенностей рельефа Константинополь уже давно казался вереницей поселков, а из-за религиозных убеждений османов эта тенденция только усугубилась. Возникающие в каждом отдельном районе религиозно-духовные общества, которые располагались в тех самых обителях tekke или zaviye и в каждой из которых был свой духовный лидер, или seyh, способствовали духовному общению, в них беседовали о науке, музыке и литературе. Вся энергия города распределялась по отдельным кварталам, mahalle, в каждом из которых была своя мечеть. Над mahalle была выстроена жесткая структура государственного и правительственного контроля, а на вершине этой структуры восседал султан. Визирей, незаменимых помощников султана, призывали строить собственные мечети. Город разделили на 13 районов – и все, за исключением одного, были названы по имени мечети, вокруг которой он был образован. В приоритете теперь оказались права на личную жизнь и уважение к личному пространству, что было очень важным для кочевых народов и свято почиталось в мусульманских городах. По всей Костантинийи дома перестраивали так, чтобы в них были дворы и сады, где женщины могли находиться не прикрываясь.
По исламским законам женщины обладали правом собственности на движимое и недвижимое имущество. Нередко эти деловые домохозяйки через посредников (ведь в Османской империи не приветствовалось, чтобы мусульманки выходили из дома) руководили продажами, сдачей в аренду, наследственными делами, а также строительством и вложениями в недвижимость.
Сейчас продолжаются исследования, и, судя по их результатам, женщины появлялись на улицах города гораздо чаще, чем можно было бы предположить – они набирали воду в фонтанах, сажали цветы, торговали вразнос. Как правило, женщины и девушки всегда бывали на улицах во время всяческих торжеств: начиная с отплытия османского флота на войну и заканчивая монаршими свадьбами и рождением наследников. Более того, на общественные мероприятия приходило столь много женщин, что в 1574 г. им на государственном уровне запретили встречать иранского посланника, чтобы не привлекать к себе нежелательного внимания{693}.
Если к османской культуре применить сложившийся тысячелетия назад стереотип (он берет начало в словах Геродота о египетских женщинах и уверенности европейцев в том, что в других культурах женщинам позволяется верховодить), то в нем, пожалуй, найдется крупица правды. Католический священник Соломон Швайгер, путешествуя в XVI в. по Анатолии и собирая сведения для перевода Корана, отмечал: «Турки правят всем миром, а турками правят их жены. Ни в одной другой стране женщинам не позволяется столь многого»{694}. В османском Стамбуле все было, как в эпоху зарождения ислама, когда женщины участвовали как в религиозных отправлениях, так и в социальной жизни – они могли читать проповеди и учить в мечетях от Иерусалима до Каира.
Торговля также стала частью религиозной жизни. Перед рабочим днем торговцы молились за султана, за янычар и за своих товарищей в дороге, а потом в течение дня омывались в городских фонтанах. Одним из самых оживленных кварталов завоеванного города стал Большой базар, построенный в 1456–1461 гг. Мехмедом II. Здесь около 4000 лавок, раскинувшихся от Бедестана (ныне – Старого рынка). На доходы, что приносил Бедестан, содержали мечеть Айя-София. У мечетей поменьше были свои бедестаны – доходы от них шли на деятельность самой мечети, а также ее имареты (бесплатные столовые) и медресе (школы). Вся территория от Базара и до Эдирне превратилась в центр торговли. В 1517 г. (922–923 гг. по исламскому календарю) был захвачен Каир, а значит, мастера-ремесленники, чьи семьи многие поколения жили в этом городе благодаря политической стабильности мамлюков, толпами потянулись в Стамбул торговать своими изделиями. Доход Айя-Софии, среди прочего, приносила и выдача разрешений на производство бузы. Приезжие английские моряки тут же исказили название пива «буза», превратив его в слово «booze»