Читать интересную книгу Непрямое говорение - Людмила Гоготишвили

В расширенно понимаемом феноменологическом ракурсе говорение предстает как «языковой поток», а в качестве такового – как модификация, сплетенный слой или типологически независимая разновидность «потока актов сознания» (точнее с пониманием характера этого соотношения определимся позже). Соответственно, как и всякий поток сознания, говорение предстает и как последовательность частных актов, которые поддаются вычленению. Эти вычленяемые (примем название) акты говорения [281] представляют собой отдельный, а по некоторым параметрам особый, тип среди многочисленных видов актов сознания. Содержательно осветить эту «особость» мы постараемся по мере развития темы (см., в частности, раздел «Фокус внимания»), пока же обратимся к внешним «выгодам» феноменологического ракурса.

Квалификация говорения как членимой на акты разновидности потока сознания дает основания для применения к нему (конечно, в специально приспособленной аранжировке) соответствующего категориального арсенала чистой феноменологии. Так, законченное языковое высказывание, т. е. не спонтанное, а организованное и целенаправленное языковое образование, предстает – аналогично организованному единством интенции феноменологическому «переживанию» – как совокупная цепь разнообразно сцепленных и последовательно взаимосвязанных, но дискретных «актов говорения». Как и все другие типы актов, акты говорения можно будет рассматривать как распадающиеся на свои специфические ноэматическую и ноэтическую стороны, при обсуждении которых мы будем пользоваться операциональными потенциями гуссерлевых понятий «ноэма» и «ноэса». [282] Становится применимым к процессу говорения как особой разновидности потока актов сознания и все то многообразие тем и новаций, которые разрабатывались Гуссерлем в сфере ноэтической синтактики различных по типу актов: их разного рода одно природных и разноприродных сочленений, наложений, перемен установки, интенциональных сцеплений и поворотов, аттенциональных сдвигов, ретенций, протенций и т. д.

Если же обратиться к отличительным особенностям последовательности актов говорения, то первый гипотетически утверждаемый и принципиальный момент состоит в том, что акты говорения могут, будучи непосредственно семантически сцеплены между собой, неотъемно сопрягаться и с другими по типу актами сознания (наслаиваться, приспосабливаться к ним, приспосабливать их к себе, сливаться с ними и т. д.), тем не менее, не отождествляясь с ними, а оставаясь семантически взаимосвязанными и обособленными в этой взаимосвязанности. Признавать или не признавать сопряженность языковых актов с неязыковыми актами сознания – вопрос принципиальный для определения того, в каком направлении может развиваться феноменология говорения. Если вопрос о возможности длящейся взаимосвязи автономных неязыковых актов мышления (и, соответственно, внеязыкового смысла), которые существовали бы без языка или сопрягались бы с актами говорения, сопровождая их, но телеологически при этом с ними не сливаясь, кажется – во многом обоснованно – спорным (мы обратимся к этой теме в § «О природе ноэтического смысла в связи с ФВ. Значимость непротяженности»), то сошлемся – для иллюстрации возможного не сливающегося, но и не отмысливаемого сопряжения с актами говорения – на акты чувственного восприятия, воспоминания, эмоции, возможность внеязыкового или безъязыкового протекания которых уже едва ли сомнительна. Эти акты очевидным образом могут сопровождать акты говорения и сопрягаться с ними без отождествления: при остенсии, например, с актом языковой референции сплетено без отождествления неязыковое по природе чувственное восприятие. Отсюда можно вывести принципиальное для непрямого говорения обстоятельство: не все, что принадлежит к потоку актов сознания, связанных с говорением, наблюдаемо непосредственно лингвистически в собственно языковом составе речи, в ее семантике и синтаксисе. Высказывание всегда так или иначе сопровождается теми или иными лингвистически «невидимыми» дополнительными актами сознания неязыковой природы, которые (это тезис) способны влиять на его смысл, в том числе – непрямой.

Второй существенный момент – то, что сцепление актов говорения между собой и их сплетение с другими актами сознания может производиться как способами, аналогичными выявляемым в чистом сознании и/или чувственном созерцании (в частности, в языке тоже можно, как мы увидим впоследствии, говорить об аналогах гуссерлевых интенциональных сцеплений или аттенциональных сдвигов), так и дополнительными – специфически языковыми – «механизмами» сцепления, которые, конечно, и будут значимы для нас здесь прежде всего (в своем основном составе эти «механизмы» относятся к эгологической сфере).

Речь (зафиксируем еще раз) идет именно о специфической форме «потока» актов сознания: между сцепленной последовательностью актов говорения, сопровождаемых иными по типу актами сознания, и другого рода спонтанными и/или организованными потоками актов имеются как типологические сходства, связанные с их общей природой – как актов сознания, так и не менее существенные типологические различия, связанные с языковыми особенностями процесса говорения. Нельзя сразу сказать, всё ли из области сцеплений, описанное в чистой ноэтике применительно к другим типам актов, существует в языковых выражениях (это другая тема, требующая отдельного рассмотрения), но можно сразу сказать как то, что язык конститутивен для некоторых из типов актов сознания (в частности, для акта придания смысла и для конституирования полного ядра ноэм), так и то, что язык в своих целях, отличающихся от таковых в потоке сознания, значительно модифицирует, вплоть до перераспределения и перерождения, многие из типов связи между актами другой природы и их ноэтически-ноэматическими структурами (он может их объективировать, опускать, наращивать, наслаивать, перераспределять последовательность и т. д.). Кроме того можно, кажется, сразу говорить и о том, что цепь актов говорения содержит то, чего нет ни в чистой ноэтической синтактике, ни в синтактике актов чувственного восприятия (например, вовне направленной коммуникативности, изобразительности, игры звуковыми образами, игры речевыми масками и т. д.).

Сюда ли – к специфически языковой сфере сцепления актов говорения между собой и с другими по типу актами – относятся «непрямые» смысловые эффекты, или они присущи и другим актам сознания? Это поле трудных вопросов: возможна ли, например, в чистом сознании, т. е. без языка или при его редукции до гуссерлевой формальной апофантики, ирония? Метафора? Двуголосие? Вообще – непрямые формы выражения смысла? С другой стороны, только ли такого рода эффекты являются «непрямыми» или нечто аналогичное есть и в других, воспринимаемых как «прямые» формах речи или актах означивания в чистом сознании? В каких вообще отношениях находятся между собой последовательность актов говорения и последовательность актов сознания, их «сопровождающих», разнообразно с ними сплетенных, к ним приспосабливающихся или приспосабливающих их к себе? Можно ли говорить здесь о каком-либо доминирующем типе соотношения между ними?

§ 6. Акты говорения на фоне гуссерлевых актов выражения и извещения: «вторжение ноэтики» и «потеснение» семантики. В общем смысле можно говорить, что Гуссерль выделял два основных типа языковых актов – акты логического выражения (внекоммуникативно понимаемые) и акты извещения (коммуникативные). По поводу первого типа актов Гуссерль высказывался подробно и целенаправленно, что же касается второго типа языковых актов, то, обозначив концептуальные границы актов извещения как актов коммуникативных, от их сущностной подробной дескрипции гуссерлева феноменология – как от того, что в чистой феноменологии подлежит редукции, – отстранилась. По мере продвижения некоторые частные уточняющие моменты этой гуссерлевой идеи будут еще упомянуты; общие же основания продолжающего вызывать неоднозначные оценки гуссерлева разведения двух типов языковых актов описаны в Экскурсе 2 «Гуссерлевы акты выражения и акты извещения».

Понятно, что говорение вбирает в себя редуцируемую Гуссерлем коммуникативную сферу и что акты говорения и помимо коммуникативности содержат в себе нечто, чего нет в акцентировавшихся Гуссерлем внекоммуникативных актах логического выражения. Ставя это «новое» в фокус своего внимания, «феноменология говорения» тем самым расходится с феноменологией Гуссерля по самому предмету. Поскольку это появляющееся «новое» входит в существо и актов говорения вообще, и актов непрямого говорения в особенности, сразу же обозначим то направление, в котором оно будет нами искаться и интерпретироваться.

Так, если в акцентировавшихся Гуссерлем актах некоммуникативного логического выражения ноэтика – с точки зрения «смысла» – сначала отводилась на несущественные вторые роли (ЛИ), затем (в «Идеях 1») была повышена в статусе, почти приблизившись к ноэматике, то в феноменологии говорения ноэтика вторгается в смысл актов говорения полновесно – на равных правах с ноэматикой. Это «вторжение» не только влечет за собой (хотя и это тоже) волну субъективных коннотаций речи, но – и это яблоко раздора постгуссерлевых споров – самым существенным образом сказывается на понимании «объективного» смысла коммуникативных высказываний (он обволакивается неотмысливаемыми в живой речи ноэтическими нюансами из сферы душевных и волевых актов, особой языковой модальностью, тональностью, аксиологией, сменами инстанций говорения и т. д.). Ниже для обозначения этих несубъективных ноэтических моментов будет введено понятие «поэтического смысла» (в параллель к «ноэматическому») и будут описываться разнообразные «ноэтические компоненты смысла высказывания» и/или «ноэтические способы выражения смысла».