class="p1">— Что за напиток ты себе готовила?
Сердце у нее оборвалось. Она убила ребенка. Хересом. Или испорченным яйцом. Или их сочетанием. Ребенок умер, поэтому боль прекратилась. Боль была ребенком, а она убила его своей самонадеянностью!
— Яйцо, — сказала она, — молоко, сливки, сахар. — Розмари моргнула, провела рукой по щеке и посмотрела на него. — Херес, — добавила она невинным голосом.
— Сколько ты наливала хереса?
И вдруг что-то внутри нее шевельнулось.
— Много?
И еще раз. Там, где раньше ничего не шевелилось. Легкое приятное щекотание. Она глупо и беспомощно хихикнула.
— Розмари, ради Бога, скажи мне, сколько ты наливала хереса?
— Он живой, — тихо сказала она и снова беззвучно засмеялась, поджав губы и изумленно подняв брови. — Он шевелится. Все в порядке. Он не умер. Он двигается! — Она посмотрела на свой живот под коричневым бархатом и осторожно положила на него руки. Теперь она уже ясно почувствовала, как что-то внутри нее снова шевельнулось — это были ручки. Или ножки.
Розмари подошла к Ги, и, не глядя на него, протянула руку, взяла его ладонь и положила себе на живот. Внутри тут же что-то послушно шевельнулось в ответ.
— Ты чувствуешь? — спросила она. — Ну вот, опять. Чувствуешь?
Он побледнел и отнял руку.
— Да. Да, я почувствовал.
— Не надо его бояться. — Она рассмеялась. — Он тебя не укусит.
— Это чудесно! — выдохнул Ги.
— Правда? — Она снова посмотрела на живот. — Он живой. Он лягается. Там, внутри.
— Я тут немного приберу, — сказал Ги, подняв со стола пепельницу и стакан. Потом еще один.
— Ну ладно, Дэвид-или-Аманда. Ты доказал свое присутствие, а теперь успокойся. Мамочке надо убирать квартиру. — Розмари засмеялась. — Боже мой! Он такой подвижный! Значит, будет мальчик, да? Ну ладно там, потише. У тебя впереди еще целых пять месяцев, так что экономь силы. — Все еще смеясь, она обратилась к Ги — Поговори с ним, Ги, ты ведь все-таки отец. Скажи ему, что нельзя быть таким нетерпеливым.
Розмари смеялась, потом смеялась и плакала одновременно, бережно обхватив обеими руками живот, на который капали сладкие слезы счастья.
Глава шестая
Насколько плохо ей было раньше, настолько теперь все стало хорошо. Боль прекратилась, и вернулся сон. Розмари спала по десять часов, без всяких сновидений, а со сном пришел и аппетит: теперь ей хотелось мяса — только не сырого, а жареного, — яиц, овощей, сыра, фруктов и молока. За несколько дней исхудалое лицо Розмари вернулось к своим прежним очертаниям, и через пару недель она выглядела уже так, как и подобает всякой беременной женщине: здоровая, гордая и очень красивая.
Она выпивала напиток Минни, как только та приносила его, причем до последней капли, чтобы не было причин опасаться, что ребенку может повредить недостаток витаминов. Вместе с напитком ей стали приносить и какое-то пирожное с хрустящей белой начинкой, похожей на марципан. Она тоже сразу съедала его, наслаждаясь необычным вкусом и сознанием того, что сейчас она, наверное, самая исполнительная на свете будущая мама.
Доктор Сапирштейн мог бы долго распространяться по поводу исчезновения боли, но, слава Богу, не стал. Он просто сказал: «Пора бы уж» — и приставил стетоскоп к выпирающему животу Розмари. Почувствовав движение ребенка, он очень обрадовался и даже взволновался, что было довольно странно, ведь ему наверняка приходилось испытывать такое уже сотни и сотни раз. Но это, наверное, и было именно то восхищение и радость, которые отличают великолепного врача от просто хорошего.
Розмари купила туалеты для будущей мамы: черный костюм и красное платье в белый горошек. Через две недели после вечеринки они с Ги пошли в гости к Лу и Клаудии Камфорт.
— Никак не могу привыкнуть к тебе! — радостно воскликнула Клаудия, держа Розмари за руки. — Ты теперь выглядишь в сто раз лучше. Нет, в тысячу раз!
Миссис Гоульд, которая жила по соседству, тоже обрадовалась:
— Еще несколько недель назад мы так волновались за вас — вы выглядели очень усталой и изможденной. А теперь вы просто другой человек! Артур только вчера рассказал мне о вашем состоянии…
— Спасибо, я сейчас действительно чувствую себя гораздо лучше. Некоторые беременности начинаются плохо, но потом все исправляется. А ведь бывает и наоборот… Так что я рада, что все плохое у меня уже позади.
Теперь она стала ощущать лишь слабую боль, которая скрывалась раньше за основной — в мышцах спины и в набухшей груди, — но об этих неудобствах писалось в книге, которую заставил выбросить доктор Сапирштейн. Однако эта боль не казалась Розмари странной; наоборот, с ней она чувствовала себя более уверенно. Соль по-прежнему вызывала тошноту, но что в конце концов такое быта для нее соль?
Пьеса, в которой участвовал Ги, должна была впервые исполняться в Филадельфии в середине февраля. К этому времени режиссер сменялся уже дважды, а название — целых три раза. Доктор Сапирштейн не разрешил Розмари выехать с мужем на репетиции, поэтому она поехала в Филадельфию в день премьеры вместе с Минни, Романом, Джимми и Тайгер в старом «паккарде» Джимми. Поездка была не из приятных. Розмари, Джимми и Тайгер видели эту постановку еще в Нью-Йорке и мало рассчитывали на успех. Они, правда, надеялись, что кто-нибудь из критиков все же заметит и оценит игру Ги, тем более что Роман привел много случаев из жизни великих актеров, которые сделали свою карьеру на пьесах, мало интересовавших публику.
Несмотря на необычные декорации, костюмы и освещение, спектакль был скучным и многословным. Мать Ги, которая специально прилетела из Монреаля, утверждала, чТо представление замечательное, а Ги просто великолепен. Это была маленькая жизнерадостная блондинка, беспрестанно щебечущая о своем расположении к Розмари, Аллану Стоуну, Джимми, Тайгер и Минни с Романом. Минни и Роман улыбались, все остальные были очень взволнованы. Розмари показалось, что Ги и правда играет неплохо, но такое же чувство было у нее, когда она видела его и в «Лютере», и в пьесе «Никто не любит альбатроса», однако ни один из этих спектаклей не заслужил никакой похвалы критиков.
Первые отзывы прессы появились лишь после полуночи, и все как один в пух и прах разносили саму пьесу и восхваляли игру Ги, причем в одной из рецензий ему были посвящены целых два абзаца. Другая статья, появившаяся на следующее утро, была озаглавлена: «Исключительная игра на убогой сцене», и в ней говорилось, что Ги — это «практически неизвестный до сих пор актер, который несомненно обладает феноменальными способностями и должен играть в более интересных и значительных постановках».
Поездка назад в Нью-Йорк была намного приятней.