Господа присяжные заседатели... мне хочется сказать вам одно. Засилья еврейского я не боюсь и вы его не бойтесь. Есть оно, или нет для меня это безразлично, и если есть, – это момент переходящий. Чего не вынесла наша Русь: и татарское иго, и крепостное право. Все рассеялось, жить можно. Мы счастливее, чем евреи: они ждут своего спасителя, а у нас Он есть, и Он дал нам свой завет: «любите ближнего, как самого себя. Не делайте различия ни между Эллином, ни Иудеем». Вся наша задача заключается в том, чтобы наше человеческое достоинство, нашу личность поднять так высоко, чтобы евреи смотрели на нас, как на нечто совершенное...
{228} ...До сих пор, если у нас было чистое, святое учреждение, не поддающееся никаким влияниям посторонним, то это был наш суд присяжных, который мы чтили, гордились им и берегли его, как святыню. Господа присяжные заседатели, я прошу вас, сохраните его и этим вашим приговором. И да поможет вам Бог.
Возражение прокурора
...Когда я кончил первую свою речь, я думал, что я исчерпал все доводы, привел все соображения, полагал, что и представители гражданского истца исчерпали весь материал, но, оказывается, ошибся... Г. Грузенберг хватался, как за соломинку, за легенду о прутиках, в которую он продолжал верить, несмотря на то, что эта легенда мне казалась смехотворной и несостоятельной... Мало того, прис. пов. Карабчевский также верит этой легенде, хотя он совершенно не напоминал утопающего, потому что в его тоне, в его голосе было твердое убеждение, чувствовалась торжественность, победоносность, уверенность, что он нас сокрушил...
Господа присяжные заседатели, насколько я понял, прис. пов. Карабчевский отличается редкой доверчивостью. Он доверяет этой последней версии о Сингаевском, Рудзинском и Латышеве. Он не находит нужным остановиться на [свидетельских] показаниях... Но вот прис. пов. Карабчевский никаких данных не привел, он прямо говорит: верю и верю. Он верит в это, несмотря на то, что эта версия – г. Красовского, созданная на деньги, уж конечно, не Бейлиса, а других... Мало того... он прямо нам рассказывает, как все произошло, но по отношению к Рудзинскому, Сингаевскому и Латышеву он поступает иначе, хотя они тоже являются свидетелями по делу. С ними г. Карабчевский обращается весьма решительно. Что же стесняться с какими-то ворами... тем более, что Грузенберг назвал их разбойниками, хотя они обвиняются не в разбое, а в вооруженной краже посредством взлома... Г. Карабчевский ярко рисует нам картину убийства. Вот пришел мальчик, и внезапно у этих воров явилось побуждение убить... По мнению г. Карабчевского, у каждого вора в кармане {229} имеется ломик, отвертка, как шваечка... По мнению Грузенберга, Рудзинский даже выкупил накануне свой костюм, так как он знал, что на следующий день ему надо будет убить и переменить окровавленный костюм...
...Итак, оказывается, по словам г. Карабчевского... они начинают наносить удары в голову. Латышев, который к "мокрому" делу был неспособен, держит рот, а Рудзинский, который учился в фельдшерской школе, правда, он до анатомии не дошел, он учился только географии, истории, славянскому языку... вот эта "министерская голова" расписывает и убивает. Как это все просто, понятно, как это все естественно! А Чеберяк[ова]? Чеберяк[ова], вероятно, тут стоит. А дети? Детей отправили накануне еще к бабушке, а может быть, и тут стоят, присутствуют. Затем Грузенберг идет еще дальше... Правда, он не расписывает подробности, он свидетелем не был, ... когда же все это окончилось, тогда вздумали "под жидов" это сделать и потом бросить [труп] в пещеру. Но мы знаем, что они в тот же вечер уехали в Москву, но этим обстоятельством не стесняется г. Грузенберг. Куда же вынесли труп? В погреб. Но он вспомнил, что в то время никакого погреба у Чеберяк[овой] не было... но это обстоятельство не стесняет г. Грузенберга, он идет дальше и говорит, что если не в погреб, то в сарай. Но ведь в сарае не было глиняного пола [на одежде убитого были найдены остатки глины, пропитанные кровью, явно приставшие к одежде во время убийства. – И.Г.], там пол был деревянный, но и этим не стесняются. И вот они вечером несут труп по тому самому двору, где и Наконечный, и дети, где все могут видеть, слышать, знать. Но что тут стесняться, ведь воры все могут сделать... А когда же кража [ночью 12 марта в магазине Адамовича на Крещатике. – И.Г.]? Да кражи, вероятно, они и не совершали... Мы знаем, что они на следующее утро уезжают в Москву, следовательно переносить труп они не могли.. Но как же, не в квартире же Чеберяк[ова] держала труп. Это даже Грузенберг понимает. А кто же перенес в пещеру ночью, когда воры кражу совершали – это неизвестно.
Вот, господа присяжные заседатели, таким образом господа присяжные поверенные явились здесь в роли свидетелей. Тогда почему же мы не будем в роли свидетелей?.. {230} ...Я не находил бы возможным печатать портреты, как это делалось по отношению к другим лицам, портреты Шнеерсона и Дубовика и говорить: вот вам возможные убийцы, я не находил этого возможным, потому они не были привлечены к делу. Но теперь, после того, как защита позволила себе это сделать, теперь я нахожу возможным выступить в роли свидетеля.
А я вам нарисую такую картину. Мендель Бейлис схватил Андрюшу и потащил его в помещение рядом с конюшней... И там уже стоит старик Чернобыльский, или какие-нибудь другие евреи, и ждут – они там ждали, потому что я считаю, что преступление было совершено с заранее обдуманной целью, – там стоял Шнеерсон... который, как мы видели, бледнел здесь на очной ставке с Олимпиадой Нежинской, тот самый, один вид которого, если хотите, внушает мне гораздо больше сомнения, чем вид Сингаевского и Рудзинского. Вы посмотрите только на его характерное лицо, и кто знает, возможно, что не Сингаевский наносил эти удары в голову, а именно Шнеерсон, потому что ведь Шнеерсон сын духовного лица, резника, который занимается исключительно убоем животных (и этот резник приезжал сюда в феврале месяце, ведь его видели незадолго до убийства в том самом месте), а этот г. Шнеерсон, этот интеллигентный на вид еврей, вероятно, знает это искусство. Так почему же я не имею права сказать, раз Мендель Бейлис схватил и потащил несчастного мальчика – ведь у него соучастники были... – что, может быть, именно Дубовик, управляющий завода Зайцева, и этот Шнеерсон и наносили удары. Ведь это все евреи, последователи этого [хасидского] толка... евреи, которые постройку молельни признают очень важной, может быть, и для последней кровь была нужна. Я имею право все это говорить, раз позволила себе говорить защита... Защита предъявила удивительные претензии к следователю по особо важным делам Машкевичу. Защита ужасно недовольна его расследованием. Я же доволен... При первом же рассмотрении дела, когда я знакомился с актами этого следствия, когда суд. след. Машкевич еще не приступал к производству дополнительного следствия, я заметил много слабых мест в этом деле, на которые и было обращено внимание г. Машкевича, проявившего действительно страшную, колоссальную энергию. Им не нравится деятельность его! Прежде всего ему ставится в упрек вот что. У мальчика Ющинского был найден волос черного цвета, который сравнивался с волосами из бороды Бейлиса... оказалось, что он не подходит. Так вот суд. след. Машкевичу ставят в упрек, почему он не сравнил его с волосами Рудзинского, Сингаевского и Латышева, хотя, как мы знаем, последний был рыжий ("Ванька Рыжий"), а другие были бритыми, бород у них не было. Но разве судебный следователь был обязан сравнивать этот волос с волосами лиц, которых угодно было защите заподозрить? А я скажу: почему же не сравнили с волосами Шнеерсона и других евреев, которые живут на территории завода...
Далее, судебный следователь отобрал глину с разных мест завода... было взято шесть проб. Одна из проб, чрезвычайно неприятная для защиты, проба № 3, оказалась с легкой примесью извести, оказалась чрезвычайно сходной с {231} той, которая была на курточке. Улика страшная. Известь эта получилась от того, что там [позже] белили помещение. Защита не может простить следователю такого замечательного действия, этот акт вызывает в ней ненависть. Как же, – говорит она, – там глину брали, а вот у Чеберяк[овой] не взяли. Но где же было ее взять? – в квартире? – там пол [деревянный]. В погребе? Но в то время у Чеберяк погреба не было. Претензия эта явно несостоятельная...