Читать интересную книгу Отравленная совесть - Александр Амфитеатров

Олимпіада Алексѣевна. Mille e tre!

Людмила Александровна. Представьте теперь, что одна изъ нихъ бунтуетъ. Она утомлена изысканностью его издѣвательствъ, довольно ихъ съ нея. Но онъ неумолимъ, именно потому, что она бунтуетъ, что она смѣетъ бороться противъ его власти. И онъ не по любви… о. нѣтъ! а просто по скверному чувству: ты моя раба, я твой царь и Богъ! гнетъ ее къ землѣ, душитъ, отравляетъ каждую минуту жизни, держитъ ее подъ постояннымъ страхомъ… ну, хоть своихъ разоблаченій, что ли. Представьте себѣ, что она женщина семейная, уважаемая… и вотъ ей приходится быть при этомъ негодяѣ наложницею… хуже уличной женщины… ненавидеть и принадлежать… поймите, оцѣните это!

Синевъ. Эка фантазія-то у васъ! Слушайте, Аркадій Николыаевичъ: какъ разъ тема по васъ… вы психологію любите.

Людмила Александровна. И она хитритъ съ нимъ, покоряется ему, назначаетъ свиданіе… и на свиданіи чаша ея терпѣнія переполнилась… и она убила его, а обстоятельства помогли ей скрыться. Что же? по-вашему, когда вы знали Ревизанова, не могло такъ быть? Не могла убить Ревизанова такая женщина?

Синевъ. Выдала бы она себя непремѣнно, голубушка, и уже давнымъ давно. Русскіе интеллигентные убійцы еще умѣютъ иногда ловко исполнить преступленіе, но укрыватели они совсѣмъ плохіе. Совѣстливы ужъ очень. Слѣдствіе ихъ не съѣстъ, сами себя съѣдятъ.

Людмила Александровна. Значить, вы не согласны со мною? Не такъ дѣло было?

Синевъ. Нѣтъ. Вы сочинили эффектный французскій романъ съ уголовщиною, — и только.

Людмила Александровна. У меня фантазіи, можетъ быть, слишкомъ много, а y васъ ужъ слишкомъ мало, Петръ Дмитріевичъ. Въ вашемъ, дѣлѣ это большой порокъ. Вы никогда не выслужитесь… Идемъ, Липа. До свиданья, господа…

Уходятъ. Синевъ стоитъ въ глубокой задумчивости.

Сердецкій. Да, да… что-то она прячетъ въ себѣ прячетъ отъ всѣхъ, даже… обидно немножко, даже отъ меня. И что-то тяжелое, скверное, ядовитое… Жаль ее, бѣдную, жаль.

Синевъ (быстро шагаетъ взадъ и впередъ по сценѣ). Послушайте: вѣдь, было время, когда Ревизановъ считался женихомъ Людмилы Александровны?

Сердецкій. Да.

Синевъ. Не думаете вы, что они того… возобновили? а?

Сердецкій. Какъ вамъ не стыдно!

Синевъ. Стыдно, стыдно, очень стыдно, да въ такомъ затруднены поневолѣ безстыдникомъ станешь.

Сердецкій. Ревизановъ былъ прямо противенъ Людмилѣ Александровнѣ, она его ненавидѣла.

Синевъ. Вотъ именно, какъ вы изволили выразиться, онъ былъ ей ужъ какъ-то слишкомъ противенъ, точно напоказъ

Сердецкій. Пожалуй…

Синевъ. Подъ откровенною ненавистью очень часто таится скрытая влюбленность.

Сердецкій. О, да, гораздо чаще, чѣмъ думаютъ.

Синевъ. А вѣдь покойный былъ надо же признаться — мужчина обаятельный и, кромѣ того, нахалъ великій: обстоятельство весьма важное. Донъ-Жуаны его типа видятъ женщину насквозь и показныхъ ненавистей не боятся. Они умѣютъ ловить моментъ.

Сердецкій (задумчиво). Да, да, вы правы. У женщинъ это бываетъ. Сейчасъ негодяй! мерзавецъ! презрѣнный! А черезъ минуту — случился чувственный порывъ да подвернулись мужскія объятія… глядь, вотъ тебѣ на! — уже не негодяй, а милый, хорошій, прекрасный…

Синевъ. Вотъ видите!..

Сердецкій. Слѣдовательно, вы полагаете…

Синевъ. Что Ревизановъ увлекъ Людмилу Александровну: между ними, вѣроятно, были свиданія; и… и тогда объясняется, гдѣ она провела таинственные часы, когда ея не было ни дома, ни въ деревнѣ.

Сердецкій. Не похоже все это на Людмилу.

Синевъ. А между тѣмъ всѣ данныя говорятъ за мое предположеніе. И ея таинственное исчезновеніе, и этотъ посмертный интересъ къ человѣку, котораго она будто бы ненавидѣла, и удрученное состояніе, небывалая замкнутость въ самой себѣ, очень похожая на раскаяніе, на позднія угрызенія совѣсти…

Сердецкій. Въ чемъ?

Синевъ. Какъ въ чемъ? Да развѣ можетъ легко отозваться паденіе на такой женщинѣ, какъ Людмила Александровна?

Сердецкій. Да… вы вотъ о чемъ.

Синевъ. Я увѣренъ, что они Ревизановъ и Людмила Александровна видѣлись въ ночь предъ тѣмъ, какъ этотъ несчастный былъ зарѣзанъ…

Сердецкій. Но, вѣдь въ такомъ случаѣ…

Синевъ (холодно). Что?

Сердецкій. Въ такомъ случаѣ… ее могутъ… тоже подозрѣвать?.

Долгое молчаніе.

Синевъ. А, вы думаете, я ее не подозрѣваю?

Сердецкій въ ужасѣ, отшатнулся.

Если бы я хотѣлъ… Да другой слѣдователь давно бы арестовалъ ее!..

Сердецкій. Богъ съ вами! Да гдѣ же данныя?

Синевъ. Мы только-что пересчитали ихъ.

Сердецкій. Ничего опредѣленнаго, одни предположенія.

Синевъ. Эхъ, милый человѣкъ, сотни людей шли на Сахалинъ на основаніи гораздо слабѣйшихъ уликъ.

Сердецкій. Да вѣдь вы всю жизнь ея знаете… безупречную, чистую!.. Такое прелестное возвышенное существо…

Синевъ. Какъ будто совершаютъ преступленія только изверги рода человѣческаго. Какъ будто нѣтъ моментовъ, когда преступленіе — стихійная необходимость, когда оно подвигъ? Гдѣ ваша психологія, Аркадій Николаевичъ?

Сердецкій. Ахъ, батюшка! психологія хороша, пока судишь да рядишь вчуже, а тутъ своя бѣда…

Синевъ. Этотъ разсказъ ея… это волненіе… Да вѣдь она себя головою выдала. Вы сами свидѣтель.

Сердецкій. Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Я ничего не слышалъ, ничего не знаю.

Синевъ… А, Богъ съ вами! Что я васъ повѣсткою что ли вызываю для дачи показанія?.. Вы ничего не знаете, а я ничего не хочу знать. Слышите? Не хочу. И, пока хоть одна улика противъ нея останется мнѣ не ясною, пока онѣ не окружать меня со всѣхъ сторонъ, не прижмутъ меня въ уголъ, я не наложу на нее руки. Вопреки убѣжденію, вопреки внутреннему голосу, который кричитъ мнѣ, что она убила, — я ее не трону.

Сердецкій… Но если?..

Молчаніе.

Синевъ. Дружба дружбой, а служба службой. У всякаго, батюшка Аркадій Николаевичъ, есть свой долгъ, и, какъ ни тяжело, а исполнять его надо…

Голосъ Верховскаго.

Митя! Лида! что это я дозваться никого не могу? Ребятки! гдѣ вы?

Синевъ. Степанъ Ильичъ идетъ сюда… Я слишкомъ взволнованъ, чтобы встрѣтиться теперь съ нимъ… Извинитесь за меня… До свиданья.

Сердецкій. До свиданья. Но… Петръ Дмитріевичъ!

Синевъ. Я сказалъ вамъ: буду ждать, пока могу… а потомъ не не взыщите!

Уходить.

Занавѣсъ

Картина II.

Тамъ же

Людмила Александровна. Леони. Синевъ.

Леони. Да, mаdаme, это были ужасные дни… Я постарѣла въ одну недѣлю на десять лѣтъ… О, я знаю! о немъ говорятъ, что онъ былъ дурной человѣкъ, деспотъ, тиранъ… Можетъ быть… мнѣ все равно! Я любила его, mаdаme. Я едва не сошла съ ума, когда его убили. И они, ces brigаnds de policiers, имѣли наглость подозрѣвать меня… Monsieur Синевъ былъ такъ добръ, принялъ во мнѣ участіе, доказалъ мою невиновность… Безъ него… Ахъ, страшно подумать, что сталось бы со мною.

Людмила Александровна. Да, судъ ужасенъ. Наказаніе и преступнику страшно, а вы невинны…

Леони. Ахъ, какъ хорошо вы это сказали! Я чувствую, вы искренно поварили, что я невинна.

Людмила Александровна. Да, я имѣю всѣ основанія вамъ вѣрить.

Леони. Благодарю васъ. Не всѣ такъ хорошо думаютъ о бѣдной Леони, многіе даже разочарованы, что я не убійца, клянусь вамъ. Убить Ревизанова… oh, c'est chic, mаdаme!.. Директоръ цирка самъ предложилъ мнѣ удвоить мое жалованье…

Людмила Александровна. У васъ нѣтъ никакихъ подозрѣній, кто умертвилъ Андрея Яковлевича?

Леони. Я знаю одно, mаdаme, его убила женщина.

Людмила Александровна. Это всѣ знаютъ.

Леони. И я увѣрена, что это именно та женщина, письмо отъ которой онъ не хотѣлъ мнѣ показать…

Синевъ. Письмо? Онъ получилъ въ тотъ день письмо отъ женщины?

Леони. Да… небольшой листокъ голубой бумаги.

Синевъ. Гмъ…

Людмила Александровна глубоко вздыхаетъ.

Леони. Найдите эту женщину, monsieur, судите ее скорѣе, сошлите. Чѣмъ тяжелѣе ее осудятъ, тѣмъ больше мнѣ будетъ радости…

Людмила Александровна. Вы ненавидите ее. хотя никогда не видали, даже не знаете, кто она такая…

Леони. Да, mаdаme, ненавижу. И не за него только, но и за себя. О! вы не знаете ужаса быть невинною и ждать позора… За что? для кого? Аh, mаdаme! Я волосы рвала отъ ярости.