— По двенадцать штук каждого! — не удержалась Татьяна Викторовна. — Это ж расход какой!
— Конечно, от пережитков это идет, — согласилась Нсра. — Но если нет такого приданого, то, бывает, семья жениха его покупает, только это уж тень на невесту.
— Нет, раз уж такой обычай, я Ирочке все, что положено, куплю, — твердо сказала Татьяна Викторовна.
Деньги у меня есть. (Деньги эти — четыреста рублей она по крохам собирала в течение года, экономя на всем и даже связав две кофточки на продажу, о чем Ирочка, естественно, и не догадывалась, чтобы купить на них себе шубу, а то в старом пальто ходить уже стало неприлично, хотя она и перелицевала его всего четыре года назад.)
До мая оставалось каких-нибудь десять дней, и Татьяна Викторовна во время перерыва стала наведываться и соседний универмаг, чтобы не прозевать, когда выбросят постельное белье, это такой дефицит, и ей повезло — она купила наволочки и простыни, остались пододеяльники. Нижнее белье для Ирочки ее не беспокоило, эту заботу взяла на себя Вера и даже обещала достать французские бюстгальтеры — вот-вот должны были их получить.
За этой беготней по магазинам Татьяна Викторовна и не заметила как-то, что давно уже не видела Володю, и что Ирочка перестала с ней говорить о предстоящей свадьбе, и что, когда бы она ни пришла, дочь уже дома, пока звонок из Еревана не открыл ей глаза.
— Что там случилось с детьми? — с тревогой спрашивал Назар Ованесович. — Звонил Володя и буквально плакал. Говорит, что Ирочка раздумала выходить замуж. Умолял, чтобы я попросил вас уговорить ее. Сам он стесняется.
— Первый раз слышу, что они поссорились, — искренне призналась Татьяна Викторовна. — Успокойтесь, думаю, это несерьезно.
Совсем недавно она была решительно против брака дочери, а теперь чувствовала себя неловко перед Володиным отцом, которого знала только заочно, но уже прониклась к нему уважением, кажется, чувствовала себя виноватой и перед Володей, у которого, что ни говори, а была масса достоинств, и эти достоинства начинали перекрывать и то, что он старше, Ирочки и что живет не в Москве.
Пришла дочь, и Татьяна Викторовна обрушилась на нее с упреками:
— Как же тебе не стыдно перед свадьбой устраивать сцены! Вы еще не помирились?
— Нет, не помирились, — сказала Ирочка.
— А когда помиритесь? — Татьяна Викторовна все еще не верила в серьезность случившегося.
— Никогда! — коротко отрезала Ирочка, но, увидев ничего не понимающие, испуганные глаза матери, сжалилась и, так уж и быть, объяснила причину разрыва:
— Мама, ты не представляешь, какой он оказался скучный и заурядный.
— Но ведь это несерьезно, — каким-то просительным, заискивающим тоном произнесла Татьяна Викторовна. — Вы ведь помиритесь, правда?
— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит! — ответила Ирочка.
1981 г.
Наташа
Воробья звали Наташа. Сам воробей, конечно, не догадывался об этом, и когда человек, лежавший ближе всех к подоконнику, на котором были рассыпаны хлебные крошки, тихо говорил: «Вот и Наташа прилетела», он никак не мог принять такого обращения на свой счет, хотя бы потому, что был мужского пола. Но Тихомиров, а это его койка размещалась у окна, никогда не мог отличить самку воробья от самца, сколько ни пыталась в далеком-далеком детстве мама показать ему их какие-то особые приметы.
Тихомиров находился здесь уже третью неделю. Диагноз ему поставили — «обширный инфаркт», однако, когда он на другой день, придя в себя, спросил, что у него, врач — сухопарая седая женщина в золотых очках — опустила определение «обширный». Но все равно инфаркт был уже вторым, а больному еще не исполнилось и тридцати восьми, и поэтому лезли ему в голову разные невеселые мысли.
Их в палате было трое, и все сердечники. Койку у двери занимал толстяк, тоже с инфарктом и тоже лежачий, а посередине располагался ходячий пенсионер-гипертоник Иван Александрович. Это он и насыпал хлебные крошки на подоконник.
Дни стояли жаркие, солнечные, и балконная дверь была открыта до позднего вечера, Можно было так оставлять ее и на ночь, но сестра Таня строго отвечала на робкие просьбы: «Не хватало вам еще воспаления легких!»— и решительно закрывала балкон. Открывался он после завтрака санитаркой тетей Шурой, которая развозила еду. Тогда сразу и прилетали воробьи.
Сначала появлялся один. Он пикировал откуда-то сверху на балкон и там прыгал минуты две — чем он занимался на балконе, больные не видели. Потом воробей осторожно перескакивал в палату. Тихомиров старался в это время не шевелиться, но воробей каждый раз улетал, лишь только перескочив балконный порожек. Можно подумать, чего-то пугался. А на самом деле это просто был разведчик: он убеждался, что у «кормушки» спокойно, и летел звать всю стаю. Она находилась где-то совсем поблизости, потому что буквально через минуту слышалось веселое чириканье, и шесть-семь воробьев приземлялись на балкон. Потом они по очереди подскакивали к порожку и уже с него взлетали на подоконник.
Вели себя воробьи по-разному. Одни старались ухватить крошку побольше и тут же улетали. Другие, ежесекундно оглядываясь, клевали все подряд. Третьи обязательно норовили отнять кусок у товарища, хотя рядом лежали очень хорошие ничейные крошки. Наташа была, пожалуй, самой робкой. (Автору все-таки вслед за героем придется называть воробья женским именем и соответственно согласовывать окончания.) Так вот Наташа прилетала всегда последней и подбирала крошки с краю, такие мелкие, что на них, видно, никто и не зарился. В потасовки она не вступала и, если видела, что кто-то из товарищей скачет в ее сторону, тут же улетала, даже не пытаясь прихватить с собой облюбованный кусочек.
«Что ж ты такая трусиха, Наташа, — думал Тихомиров. — Ведь ты и ростом не меньше других и никак не хуже, чем они, — вон у тебя какой чудесный каштановый пушок на голове, и чирикаешь ты очень звонко. Откуда же у тебя этот комплекс неполноценности? Чего ты робеешь? Смело бери все, что сможешь взять, и то, что уже взяла, не отдавай без боя».
Но Наташа не слышала этих мыслей, потому что Тихомиров не решался произносить их вслух, боясь вспугнуть птиц. Они очень быстро приканчивали угощенье, и Иван Александрович добродушно ворчал: «Вот ненасытное племя! Два куска белого хлеба умяли за пять минут. Надо им на обед кашки, что ли, подсыпать».
Между завтраком и обедом воробьи наведывались несколько раз по одному, по двое, но, не обнаружив съестного, тут же улетали. Вот так в одиночку Наташа за те две недели, что наблюдал за птицами Тихомиров, прилетела только сегодня, и он очень расстроился, что на подоконнике не завалялось ни одной крошки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});