— Так в чем же дело? Освободи меня от него, — невозмутимо отозвался Конан. — Ты так нетерпелива, любовь моя, что не дала даже снять доспехи.
Ловкие пальцы быстро развязали кожаные ремешки. Вогнутые пластины из вороненой стали были отброшены туда, где валялся шлем. За ними последовал пояс с ножнами. На темные доски легла короткая льняная туника. Время слез и споров кончилось.
— Мне нравятся такие ссоры, — заметил киммериец ленивым, сытым голосом некоторое время спустя. — Ты превзошла себя, моя тигрица…
Последние слова потонули в чудовищном грохоте. Впечатление было такое, что небо лопнуло. Конан подскочил, словно его подбросило пружиной, и вылетел наружу.
Навстречу ему по узкому проходу бежали люди. Гребцы повскакали с мест, забыв о веслах.
— Это все он! — вопил, потрясая ножом, Окуджи, который несся впереди всех. — Он нарушил запрет госпожи! Он вызвал кару богов! Смерть чужаку!
— Смерть! — вторил ему нестройный хор.
Рука Конана машинально скользнула к поясу. Кром! Меч остался в шатре, и уже нет времени кинуться за ним. Этой образине только того и надо. Стоит повернуться спиной — и получишь удар под лопатку.
Варвар надменно выпрямился и застыл, ожидая нападения. Даже безоружный и нагой, он был так грозен, что кушиты, которых увлек за собой смутьян, остановились и замерли, предоставив самозваному предводителю расправляться с киммерийцем. Окуджи уже ничто не могло удержать. Давно копившаяся злоба рвалась наружу с тем же неистовством, с каким раскаленная лава выплеснулась из жерла вулкана, который взорвался где-то в океанских глубинах и породил чудовищный гул.
Чернокожий бросился на врага. Конан быстро переместился чуть левее и шагнул навстречу противнику, выбросив вперед согнутую в локте левую руку. Предплечья — белое и черное — скрестились. Правая рука варвара мгновенно проскользнула под левую у кисти и обвилась вокруг лапищи кушита со смертоносным лезвием, поймав ее в капкан. От жесткого захвата, едва не сломавшего кость, пальцы чернокожего непроизвольно разжались и выронили нож. Толчок, подножка — и Окуджи рухнул на спину. Железное колено варвара вошло в печень врага и, казалось, вышибло из него дух. Киммериец тем не менее решил не искушать судьбу. Ухватив голову кушита двумя руками, он крутанул ее так, что позвонки хрустнули — это сломалась шея.
Победитель медленно поднялся и шагнул к пиратам, которые сгрудились в проходе. Стоявшие ближе всего начали пятиться в испуге, но их не пускали топтавшиеся сзади.
— Конан, смотри! — раздался за спиной киммерийца тревожный окрик Белит.
Варвар повернул голову. Шемитка указывала на небо. Драка была мгновенно забыта. Глаза всех, кто находился на палубе галеры, обратились к горизонту. Оттуда наплывала черная пелена. В считанные мгновения она затянула полнеба, поглотив солнце. Лишь иногда светило показывалось в редких просветах, но диск его стал голубым. Налетел шквалистый ветер.
Не дожидаясь приказа, кушиты рванулись к мачте, которая угрожающе скрипела. Полотнище паруса стянули вниз, мачту опустили. Однако безжалостная стихия не дала людям времени на долгие приготовления.
С той стороны, откуда пришла тьма, надвигалась стена воды. Вопль ужаса пролетел над палубой галеры. Мгновение — и волна накрыла судно. Она разбросала Конана и Белит в разные стороны. Киммериец успел ухватиться за борт. Но, видно, дерево треснуло под страшным ударом. И варвара, ослепленного и оглушенного водой, поволокло куда-то прочь от «Тигрицы».
К пределам безвестным повлек его рок
И выкинул тело на мокрый песок.
«Живи», — отступая, шепнула волна.
И смертная спала с очей пелена.
Песня аргосских моряков
Глава четвертая
Конан проснулся оттого, что голова, налитая свинцовой тяжестью, нестерпимо болела, в глотке саднило от сухости, а рот наполнился вязкой густой слюной, горько-соленой на вкус. Киммериец попробовал разлепить веки, но тут же сомкнул их — яркий свет обжег глаза. Что это с ним? Может, перебрал вчера вина? И где Белит? Неужели все еще зла из-за белокурой шлюшки, которая плюхнулась к нему на колени? Видит Кром, он не виноват, что девки так и липнут.
— Белит! — хрипло простонал варвар.
Вот злопамятная кошка! Могла бы, по крайней мере, хоть воды холодной поднести в память о жарких ночах. Так нет же, теперь будет дуться и фыркать целый день.
— Эй, кто-нибудь! Н'Тона! — прохрипел мученик. — Воды, да поживее! Нергал их побери, никого не дозовешься. Придется вставать. Что за сброд, блевотина Нергала… Вырезать печень первому, кто подвернется под руку, — вот чего они заслуживают.
Киммериец открыл глаза и с трудом повернул голову. Кром, что это?! У ног лениво плескалась вода, поодаль чернели скалы. Конан приподнялся на локтях, неловко сел и огляделся. И слева, и справа, и за спиной — нагромождения камня, замыкающие кольцом небольшую лагуну. Вдоль кромки воды ослепительно сверкают на солнце россыпи мелких белых кристаллов. Сроду он не видал такого песка, уж слишком крупный. Конан набрал пригоршню кристаллов я поднес поближе к лицу. Внезапно его осенило: соль! Кушиты рассказывали, что на островах есть заливы, где солнце выпаривает из воды целые груды соли, и счастлив тот, кто наткнется на такое место, потому что соль всегда в большой цене. И вот он сидит, можно сказать, на грудах сокровищ, а что толку? Все бы их отдал сейчас за глоток пресной воды.
Окончательно придя в себя, Конан вспомнил события минувшего дня: захват купеческого судна, игру в кости, примирение с Белит, драку, смывшую его чудовищную волну и то, как он барахтался в воде, цепляясь за обломок борта. Все последующее ускользало из сознания. Цела ли «Тигрица»? Что сталось с Белит, с командой? Неужели только он спасся? Гадать бесполезно. Сначала надо разобраться, куда его занесло, найти пресную воду, если повезет. Потом можно поискать обломки галеры и тех, кому удалось, как он надеялся, обмануть смерть.
Размышления киммерийца оборвал посторонний звук. Соль осыпалась с шуршанием под чьими-то ногами. Конан обернулся. За его спиной стоял человек, невысокий, худой, с желтой кожей и прямыми черными волосами. Пришелец был почти наг, если не считать узкой полоски белой ткани на бедрах. В руках он держал корзину, плетенную из желтой соломки, и что-то вроде совка.
Варвар поднялся и изобразил подобие улыбки, что стоило ему большого труда. Каждое движение лицевых мускулов отдавалось вспышкой боли в голове.
— Мир тебе, — пробормотал он.
Желтое широкоскулое лицо с узкими прорезями глаз оставалось неподвижным, как маска.