Читать интересную книгу Рановесие света дневных и ночных звезд - Валерия Нарбикова

Прорвало. Из батарей, из унитаза хлынула вода и стала заливать кружок. На улице все подавно залило. Чящяжышьш умылся грязной водой, чтобы протрезветь. Все тонуло и вязло. А лежак со спящей красавицей не тонул - уцепились за него все втроем. Канализационная вода поднялась до потолка, и черная дыра втянула лежак с людьми, как воронка. В этот момент раздался крик новорожденного. "Что надо делать?" Какая дикость! В Англии даже полицейский умеет принимать роды. Мысленно разделить пуповину на три равные части, затем через равные промежутки зажать в двух местах стерильным предметом. Вся грязь осталась внизу - в кружке; здесь все было стерильно: деревья, птицы, ботинки, ветки, пальцы, все можно зажать любым предметом.

II.

Месячная стихия, которая гуляет в коляске, как король, который гуляет в любую погоду. Между стерильным желудком и сердцем, ноготками царапая легкие; между стерильным забором и шоссе, белками, которых кормить, и четырьмя снегирями - зимними птицами, которые прилетают весной, потому что весной стоит зима. Стихия умеет спать, сосать, орать, и в том, как она это делает, чувствуется ум - она умна: ест хорошо, спит крепко, орет по существу, клизму терпит, чтобы освободить стерильный желудок. Стихия умеет - дождь, снег, ветер, мороз, и в том, как она делает дождь, сменяемый "под голубыми небесами, великолепными коврами" - снегом, а затем "грозой в начале мая", чувствуется ум. "Она видит?" - "Да как сказать". - "Слышит?" - "Очень плохо". - "Она улыбается?" - "Нет, это обычное подергивание мускул". Но если она "не", "не" и "не", то тогда она что?

Это кто такой отпочковался вместе с кроваткой, ванночкой, коляской, через год - вместе с санками, потом вместе с велосипедом, вместе с двухкомнатной квартирой и автомобилем? Она орет, и мы делаем то, что она "орет", она спит и дает нам спать; "ну почему я не жена Пушкина? О, если бы я была женой Пушкина, у меня было бы пятеро? детей, но зато были бы няня и кормилица"; не нужно вырабатывать молоко, не нужно каждое утро столовую ложку меда, запить кипяченой водой, сто грамм грецких орехов (хотя бы пятьдесят), поллитра чая с молоком. Не пить кофе, не есть апельсины, не есть шоколадные конфеты, не пить, не курить, "не" еще что-то. Но если бы я была женой Пушкина, я бы точно осталась вдовой, потому что он умер не от простуды, а от другого". Как и Николай II умер не от простуды и Петр III, и Павел, и Александр II умерли не от простуды; а Петр I умер от простуды, две Екатерины и Елизавета умерли от простуды, Александра умерла не от простуды, четыре великих княжны умерли не от простуды, Саврасов умер в больнице для бедных.

До каких пор дети плачут? До трех месяцев? До года? Плачут, потому что ничего еще не понимают. А потом уже до тридцати лет плачут, потому что все уже понимают. Где это мы? Не слабо, такое путешествие из Петербурга в Москву? Вместо кружка - дворец (разрушенный). А может, мы вещи? Нас принесли, положили, и мы живем, и нечего трепыхаться! Стихия выгоняет из комнаты в кухню, из кухни - на балкон, из дома, поглощая собой каждый дециметр. А где здесь комната? где кухня? кто сказал, что это дом? Стены кончаются чем? Ничем. По периметру растут деревья, травка зеленеет. В торце (там, где кончается анфилада смежных комнат) лежит куча, а на стене надпись: "Здесь были армяне, осен, 1985", армяне - добавление излишнее, а "осен" здесь хороша. Кучи можно убрать, стены почистить, крышу положить. Но тогда придется вырубить деревья: сосенки, березки, елочки - все, что выросло с тех пор, как Баженов не положил крышу. Екатерина не дала ему положить крышу и умерла от простуды, а он умер от горя, от того, что она не дала ему положить крышу. Теперь во дворце пьют, блюют, жгут и одновременно реставрируют. Рота солдат. Хотят отреставрировать за счет солдат, на халяву, хорошо, если не хватит средств. Тогда вместо паркета останутся кустики, канавки - пересеченная местность, вместо крыши низкое небо, потому что "осен". "Баженов - наш знаменитый архитектор. По его проекту построен еще Пашков дом в Москве". Улица Баженова, Суворовский бульвар, Суворов - наш знаменитый полководец, Пушкинская площадь - Пушкин, это наше все, как сказал Негоголь - наш знаменитый писатель, Гоголевский бульвар.

"Она вопит, и все равно, как я ее люблю!" - "Когда она спит". - "Ты бы хотела чтобы дети спали круглосуточно, чтобы они спали до двадцати лет, а потом сразу женились. Никогда не думала, что кому-то может надуть в уши. Ведь не думала, что тебе может надуть или ему". Конечно, уши имеют смысл, если хоть один человек думает, что в них может надуть. И ноги имеют смысл, потому что их можно сломать, и голова, голову можно разбить. Экскурсия придет и уйдет, посмотрит на нас, на дворец - и по домам, а мы здесь останемся жить. "Ты, чудовище, куда ты меня привел! Даже нет крыши над головой. Где я буду ребенка купать? Куда я его дену?" - "Отдай маме". - "И себя я отдам маме, а мама себя кому отдаст? Даже нет горячей воды!" В чем смысл жизни и загадка мироздания? В холодной и горячей воде, в канализации, в паровом отоплении. Мебели тоже нет, мебель признак хорошего и дурного вкуса. Комната без признаков жизни. "Замолчи, я тебя привел во дворец". - "Как я тебя ненавижу! Разве так можно! Что даже можно зачать по телефону!" Куда деваются те души, которые десять часов живут под капельницей и не дотягивают до детского корпуса? недоношенные и умершие в трубах? А саддукеи говорят, что сперма одушевленная, а раввин Мойи говорит, что эмбрион одушевленный, а Платон говорит, что душа живет в мозге, а Филон говорит, что души - животные воздуха, а стоики говорят, что душа живет в сердце, а Плотин говорит, что мясо не надо есть, а мама говорит, что мороженое мясо можно есть, потому, что оно и не мясо.

С милым и в шалаше рай. "Шалаш" был заложен Баженовым в 17... году по приказу Екатерины, которая хотела свой "шалаш", как Петродворец, а Петр хотел свой "шалаш", как Версаль, а Баженов не хотел, "как Версаль", и поэтому мы живем без крыши. Принесем с помойки стул, диван, которые потом будут музейными экспонатами, щетки, тазики, все, что нужно для жизни.

Как девочку назовем? можно Анной, уже была - Австрийская; Еленой? тоже была; Екатерина? Александра? Таня? тогда Ларина; Наташа - Ростова или Гончарова; Аделаида Иванна - колода карт. Все уже были, имен нет, назвать никак нельзя. Назовем ласточка или солнышко. Ласточка Ивановна, Солнышко Ивановне - "ты готов усыновить всю природу!". Зачем дети нужны? Чтобы их сфотографировать. "Ты вот так ее подержи и туда встань, хороший кадр. Теперь я подержу и туда встану, а ты сюда нажми". Передам, как обезьянку в Сочи: "улыбочку! готово". Кричит. Почему она кричит? Кто же спорит, там было хорошо, в утробе, на всем готовом, в магазин не надо ходить, хочешь ногой в печень дашь, хочешь в звезду, "а во лбу звезда горит, а в носу сопля блестит", и не надо строить космический корабль, чтобы долететь до звезды - все под рукой. А вот не пролезет верблюд в игольное ушко! Надо сначала разрезать иголку, а потом зашить: три шва снять через пять дней, а остальные рассосутся сами. И что хорошего после того, как пролезешь: ори, чтобы покормили, чтобы вовремя сменили, не можешь выразить мысли: последовательно, лаконично, поэтично, можешь только громче и тише, мысль - в силе голоса.

До того, как сначала было слово, сначала было междометие - "краткое изъявление движений духа". Что она сказала? Она сказала "уа". Интонация крика, по ней мы судим о состоянии стихии. И погода - показатель природы, и характер - показатель человека; человек с плохой погодой, встал не с той ноги, от него сильно дует, он качается, он - обильные осадки и ниже ноля; стихия с хорошим характером: она ласково светит, без заморозков, при умеренных порывах. Стихия дает нам делать только самое необходимое, и не больше; мы делаем то, что может уложиться в крик. Не делаем больше или меньше крика, а делаем ровно крик.

...пока стоит тишина, и стоит, пока слышно, как кто-то живет в парке, судя по шороху - заяц, который летит от птицы, которая скачет за ним, и полевая мышь, которую ест бездомная собака, мышь, которая уже стала собакой, потому что та ее съела, следовательно, время идет.

Все комнаты проходные, а Чящяжышын выбрал себе похуже, самую последнюю, в торце, самую грязную, ту, где "осен", а когда она стала самой чистой, когда он пол заасфальтировал и посеял газон, и крыша у него "протекает" точно по сводке погоды, ему, конечно, не охота оттуда выметаться. "Ты что, так и будешь через нас ходить, это тебе что, проходной двор?" Это ему проходной двор. Живем у всех на виду, любой может придти и посмотреть, как спим, как едим. Спинка стула, одна спинка, стула нет. Едим из тарелки без дна. И все равно каждый предмет стоит миллион, музейный экспонат, потому что "это я сидел на этом стуле и сломал его, это я спал на этой кровати и помял ее, это я пил из этой чашки и разбил ее", все равно потом соберут, починят и склеят, и поставят под стекло на витрину, и за осмотр будут брать с посетителей по тридцать копеек, а с учащихся по десять, а солдатам бесплатно, а солдаты и не пойдут смотреть, потому что бесплатно они и сейчас, пока реставрируют, не смотрят, как мы едим, как спим. Кроватку поставим у окна, со стеклами всегда чистыми, потому что их нет. А на табуретку поставим весы, чтобы поела и взвесить, пописала и взвесить. Прибавляет в весе. Земля при рождении потеряла в весе и никак не может добрать; сначала ее вроде бы хорошо кормили, а теперь она не доедает: жертвенных младенцев выхаживают в вакууме, а жертвенных барашков самим не хватает, поэтому Земля голову держит плохо: но на животе лежит, на бок сама переворачивается. Растет не по дням, а по часам, девочка растет, ее Таней зовут.