Читать интересную книгу По ту сторону волков - Алексей Биргер

— Что «вообще»? — спросил врач — так, рассеянно, чтобы поддержать разговор.

— И вообще, люди тут ненатуральные. Взять вот хоть вас…

Врач резко обернулся:

— Что вы имеете в виду?

— А то имею в виду, что можно по пальцам минуты пересчитать, когда вы при мне были самим собой. Все время роли пытались играть, то одну, то другую, и все не очень вам подходящие…

— Вы меня в чем-то подозреваете?

— Да нет, я-то знаю, что вы ни в чем не виновны, — вздохнул я. — Но если бы я с самого начала увидел вас таким, какой вы есть, то, может, и не втянул бы в эту историю… Близко вам нельзя было к делу об оборотне подходить… То неожиданные знания в вас обнаруживаются, то вы нарочито настырно предполагаете тут диверсию, то вы от разговора о врагах народа мигом увиливаете… Кстати. Ваше выступленьице о юродивых на Руси, как их воспринимают и как к ним относятся, навело меня на мысль, что вы, наверное, интересуетесь проблемами массового внушения и массового психоза. Уж больно точно вы высказались, как поставить стенку любым подозрениям на счет кого-то… Не на свой ли счет, подумалось мне? А вы сразу же насчет суеверий хмыкнули, закрыв тему. Вот я и подумал тогда, грешным делом, не можете ли вы знание таких механизмов использовать, чтобы…

— Чтобы быть неуловимым оборотнем? — хмуро спросил врач.

— Навроде того. Но я быстро понял, что не прав. Одно меня занимало: зачем вы, человек образованный и врач хороший, — хорошего врача по первому движению узнаешь — забрались в эту глушь, в это дикое место, несовместимое ни с вашей квалификации, ни с вашими способностями?.. Но это мне объяснили, даже спрашивать не пришлось. Один только вопросец у меня остался. Ответите на него?

— Почему не ответить, если смогу? — равнодушно как-то проговорил врач. — Если и было что скрывать, то теперь совсем нечего.

— Так вот… Как вас, запамятовал…

— Голощеков, Игорь Алексеевич.

— Так вот, Игорь Алексеевич, я спорить готов, что возьми кого угодно в округе — каждый что-нибудь со складов уворовал. Вам шмотье и безделушки всякие, и даже консервы — ни к чему, вы на них не польститесь. Но ведь что-то вы себе по душе на складах нашли, верно?

— Верно, нашел, — согласился врач. — Я…

— Дайте мне самому догадаться, — прервал я его. — Вы на склад с книжками набрели. В точку?

— Да. В точку.

— Эх, Игорь Алексеевич, Игорь Алексеевич, лучше бы вы консервы воровали…

— Почему? — Он задал вопрос без интереса, словно заранее зная ответ. — Ведь книжки в дар от союзников пришли, значит…

— Ничего это не значит. То есть значит, да не то. Вы не задумывались, почему эти книжки народу не раздали? Потому что вредные они все, антисоветские, и засланы к нам с провокационной целью. А вы их начитались.

— А я решил, что о них просто забыли.

— Просто так ничего не бывает. Во всем расчет есть.

— Выходит, и в покинутой трофейной коллекции оружия расчет есть, и в складах, отданных на разграбление, и в лошадях бесхозных, и во многом другом? Может, включая и оборотня? Как вы там говорили: «Оборотень единственный, кто здесь порядок поддерживает», так?

— Ни о чем меня не спрашивайте, — ответил я. — Во-первых, я сам точных ответов не знаю; во-вторых, мало ли что вы на допросах выложите, потянув меня за собой… И самое-то обидное — в том, что грозу на вас навлек я, пытаясь представить доказательства вашей невиновности — ну, что вы оборотнем не являетесь…

— Понимаю, — сказал врач. — Как бы «засветили» меня. Да, я знаю, что «сын за отца не отвечает», но я ведь прекрасно понимаю, что официально с меня не за отца спросят ответ, а по какому-то другому обвинению. Оборотень так оборотень… Я один такой?

— Нет, еще шесть человек компанию вам составят. Но я этого не говорил.

— Так что, может, меня еще и выпустят, после отсева? — усмехнулся врач.

— Надеюсь, — ответил я.

Мы подошли к больнице.

— Заглянем напоследок в сарайчик? — предложил врач. — Проверим наши выводы.

— Конечно, заглянем, — согласился я.

Юродивый спал на своей куче соломы. При свете фонарика он встрепенулся и сел, моргая. Врач обратился к нему по-немецки. Наш Тарзан недоуменно и обрадованно воззрился на врача, а потом залопотал что-то свое, прискуливая и порыкивая.

— Что он говорит? — спросил я.

— Не очень пойму. Похоже на «тринкен», словно ему пить хочется. Речь у него нечленораздельна. Во всяком случае, вы правы. Тот самый это берлинский волчий человек. Но ваша правота и наше знание — они уже ничего не меняют. Сейчас свежей воды ему принесу, и в дом зайдем.

Когда мы оказались в комнате врача, он вытащил бутыль, в которой спирта оставалось чуть больше чем на треть, и доверху дополнил ее водой. Потом как и вчера, нарезал хлеба и лука.

— Хоть выпьем, чтобы ждать не скучно было, — сказал он. — Не пропадать же добру. Вы ведь теперь со мной до конца пробудете?

— Да. Не могу иначе. — Я слегка пожал плечами.

— «Их штее хир, их каннт нихт андерс» — процитировал врач. — Слова Лютера: «Я здесь стою и не могу иначе».

Вот теперь я видел его таким, какой он есть, — спокойным, подтянутым, чуть меланхоличным — и даже не от ожидания ареста, а от некоего общего меланхолического склада души.

Когда мы приняли по первому стопарику, он встал, открыл стоявший в углу сундук и вытащив оттуда стопку книг и бумаг, перенес на стол.

— Вот все мое антисоветское добро, — сказал он.

— Все книги не по-нашенски, — заметил я.

— Все по-английски. Я специально только на языке брал. Вот книга, которую я давно мечтал прочесть. Фрейд. Знаменитый врач и ученый. Как раз вопросами сна занимался — что это за феномен и как сон влияет на человеческую психику. У нас фрейдизм объявлен реакционной лженаукой, и если бы не дар союзников… Да, меня за одну эту книгу укатают на всю катушку. Было бы у нас время, я бы вам порассказал о его теориях. Вы, я вижу, снами интересуетесь, и вам бы очень на пользу пошло. Но времени нет. Авось, когда-нибудь сами прочтете в переводе на русский, когда разберутся во всем и поймут, что кроме истинной науки ничего в его книгах нет. Есть у меня к вам одна просьба…

— Да?

— Сохраните мои законченные переводы стихотворений. Я дилетант, и ценности в моих переводах немного, но все равно — это лучшее, что от меня останется… Может, вам удастся и напечатать их когда-нибудь, когда времена минуют… Вы понимаете, я давно так не погружался в великую и настоящую поэзию, с самого детства. И только поздними вечерами, в минуты, когда я садился за переводы, я становился самим собой и окунался в теплоту и насыщенность, невероятные и недостижимые после детства, словно вновь были и лампа под рыжим абажуром, и томик Майн Рида, и изразцовая голландка… Я жил в эти минуты такой полной и своей — только своей, не заимствованной, не подыгрывающей никому — жизнью, что жаль будет, если все это сгинет вместе со мной. В стихах ничего антисоветского нет. Переводы мои уничтожат просто потому, что меня самого… Так возьмете по чистовому экземпляру всего законченного?

Я кивнул.

Он стал перебирать стопочку бумаг, аккуратно вынимать исписанные листочки, оставлять другие, исчирканные.

— А вот этот перевод закончен, но еще не переписан набело, — сказал он. — Если позволите, я перепишу.

Снова кивнув, я молча наполнил наши стопки. Мы опрокинули их до дна, и он взялся за дело.

Я взглянул на один из исчирканных листочков. Четыре строки попались на глаза:

«Я ли смерть возить повсюду/В инвалидном кресле буду,/Ей не предан страстью нежной,/Но ее слуга прилежный?»

Последние две строки были зачеркнуты, и вместо них подписано:

…Ей не предан страстью темной,Но ее слуга наемный?

— Чье это? — спросил я.

— А, это?… Из Одена. Но это стихотворение я вам давать не буду. Перевод так и остался в черновиках.

И он продолжил писать. А я сидел, покуривал, и как-то сразу репьем вцепилось в память и звучало безостановочно:

Я ли смерть возить повсюдуВ инвалидном кресле буду,Ей не предан страстью темной,Но ее слуга наемный?

Уж очень это ложилось на нынешнюю мою — на всю нашу нынешнюю ситуацию. Настолько ложилось, что мерещиться начало: строки эти — ключик к разгадке всего. А врач, закончив писать, передал мне отобранные им листочки. Я убрал их туда же, где уже лежала припрятанная мной сторожевая книга. Остальное он аккуратно разложил на столе.

— Сделаем из этого доказательство вашей лояльности, — сказал он.

— То есть? — дернулся я. — Мне, знаете ли, не надо…

— Все надо, — сказал врач и разлил еще по стопочке. — Не будем больше об этом. Будьте добры, скажите, вы-то знаете, кто оборотень? И что вообще произошло?