Читать интересную книгу По ту сторону волков - Алексей Биргер

Словно дымный шлейф волочился вслед за моими мыслями. Я тряхнул головой, закрыл глаза. А когда открыл — врач стоял передо мной. Явно был прямо с дороги. Я даже не удивился.

— Нашли все, что надо? — спросил я.

— Нашел. Давайте присядем, я вам расскажу.

— Погодите немного. — Я сходил за шинелью, взял врача под локоток, и мы вместе вышли из домика. — Я врача домой провожу, — сказал я дежурному. — Может, и задержусь у него. Не знаю, насколько. Если что-нибудь важное — я там.

Но едва мы свернули за угол, я повел его не к его дому, а к железнодорожным путям, держа путь на кладбище.

— Куда вы меня ведете? — удивился он. — И почему вы такой мрачный?

— Времени у нас мало, — проговорил я. — И сон мне дурной приснился… Вот вы, небось, изучали, что такое сны с научной точки зрения?

— Немножко. Это не моя специальность, — удивился он. — Если вкратце, сны — это искаженное отображение нашей реальной жизни. Наших мыслей, желаний… Сны всякие бывают. Не помню, кто сказал, что у талантливых людей и сны талантливые.

— То есть?

— А почему вас это так интересует?

— Так… Из любопытства. Но вполне обоснованного.

— Ну, что ж… Талантливые люди часто видели во сне решение долго мучившей их проблемы. Понимаете, их поиск продолжался и во сне, где они оставались со своей проблемой один на один, безо всего отвлекающего, и все внезапно вставало на свои места. Есть несколько гениальных стихотворений, которые их творцы увидели во сне. Сну мы обязаны и некоторыми замечательными научными открытиями. Например, Менделеев свою периодическую таблицу увидел во сне. До этого он долго размышлял над периодичностью химических элементов, пробовал подойти к ней и так и эдак, но все время возникала какая-нибудь закавыка. А когда он уснул, все им наработанное и накопленное как бы само собой сложилось в правильный ответ. Он вскочил и записал свою таблицу.

— Вот это мне и хотелось знать, — сказал я. — Может, в этом все и дело. А теперь рассказывайте, что вы в Москве нашли.

— Все подтвердилось. Блаженный, обитающий в больничном сарайчике, действительно один из Маугли, пойманный в Западной Африке и доставленный в Берлин в 1928 году. Сначала его пытались приучить к человеческому обществу, но все попытки провалились, хотя он и начал понимать человеческую речь и выучил несколько самых простых и обиходных немецких слов. Во время войны о нем, конечно, ничего не слышали — последние сведения относятся к сороковому году. После войны наши специалисты, занимающиеся проблемами мозга и человеческой психики, послали разок запрос в Берлин — узнать, что с ним сталось. Ответ долго не приходил, потом пришел: нигде его найти не могут, видно, пропал при взятии Берлина — скорей всего, погиб.

— Что-нибудь еще?

— Да, меня вот о чем предупредили: его реакции могут очень напоминать волчьи. В необычной, пугающей обстановке он может сперва растеряться и присмиреть, но не исключена и яростная агрессия — как реакция самозащиты. Вспышки такой агрессии могут случаться редко, но любая мелочь, которой мы и внимания не придаем, способна их спровоцировать. И тогда его нельзя судить по людским законам: надо понимать, что он действует как обороняющийся зверь. Вспышка агрессии может последовать и после периода адаптации, когда чужое окружение уже не настолько его подавляет, чтобы страх совсем оцепенил. В то же время, после стольких лет общения с людьми он должен быть совсем ручным. Но шок, пережитый им из-за войны, несравним с шоком, который испытываем мы, люди. Мы знаем, что происходит, а он — нет. Для него выстрелы, взрывы, горящие здания — все равно что земля и небо, которые вдруг разверзлись по непонятной причине. В нем — особая смесь психики: высшего примата и волчьей, и его психика может быть ущемлена и выворочена теперь самым неожиданным образом. Очень вероятно, что он после пережитого шока до конца дней своих останется очень тихим и робким. Но не менее вероятно, что смирение и робость вдруг взорвутся в нем, и детонатором может стать что угодно, понимаете? Ну, словом, по-людски говоря, он психопат, готовый сорваться в любой момент. Не исключено, что сама привычка к человеческому обществу может сыграть отрицательную роль.

— Как это?

— Вы ведь знаете, что после войны появились стаи бездомных собак, верно? И что они опасней волков, потому что легче и охотней нападают на людей? Дело в том, что эти одичавшие собаки росли рядом с людьми, и у них нет того страха перед человеком, который есть у каждого дикого зверя. Волк нападет на человека только в крайнем пределе голода или будучи окончательно загнанным в угол. Вплоть до этого он будет изо всех сил избегать встречи с нами. Так будет осторожен, что ты в двух шагах от него пройдешь и не заметишь. Собаки же, напротив, кидаются на людей почем зря. Так вот, наш Маугли — в некотором смысле одичавшая собака.

— И вы думаете в связи с этим, что?..

— Не знаю, что и думать. Как он может быть оборотнем, если все эти месяцы он сидел, словно пришибленный, в своем сарайчике, и дальше двух шагов за ограду больничного двора вообще не выходил? Но, впрочем, ночью я сплю, и… И этот волчий вой — разве он не должен был его будоражить, звать к себе? Вы видели его прошлой ночью. Он явно искал волка. Опять-таки вполне возможно, он вышел в первый раз. Но тогда это означает, что его шок начинает проходить — или, скорее, его поступки под воздействием шока начинают приобретать другое направление… Какое? Вот что меня тревожит. Не прошлое, а будущее, так сказать.

— Понимаю… — проворчал я. — Ну, вот мы и пришли.

Мы были уже у кладбища. Я подвел врача к могиле.

— Помогите мне отворотить плиту, — сказал я.

Плиту мы совместными усилиями отворотили на удивление легко. На этот раз я запасся фонариком, и мы могли разглядеть все в подробностях.

— Аккуратно земля вынута. И довольно давно уже, — сказал я. — Вполне может быть, это один из тайников непутевого сторожа — брата нашего Коли-инвалида.

— Откуда вы знали, что волк будет здесь? — воскликнул врач.

— Так, догадка забрезжила. Как раз во сне. Ну, что скажете?

— Скажу, что это не волк, а волчица, — ответил врач, взяв у меня фонарик и опустившись на колени у могилы. — И волчица, совсем недавно родившая. Все, как положено. И смех, и грех…

— Когда? Когда она родила?

— Я не специалист. Но помощь при извлечении щенков мне здесь раза два оказывать доводилось. И сук наблюдать. Так я бы сказал… — Он ощупывал окоченелый труп волчицы в поисках каких-то своих примет и признаков. — Я бы сказал, родила она не больше двух дней назад. Но я могу очень крупно ошибаться… Погодите, тут еще что-то есть! — Он вытащил плоский сверток, обмотанный в прорезиненную ткань, и протянул мне. Я развернул материю и увидел внутри сторожевую книгу.

— Вот, кажется, все и становится на свои места, — заметил я. — Теперь я хоть знаю, что спешить мне некуда, — пусть этот тип шарит по всем комнатам барской усадьбы.

Я убрал журнальчик себе под рубашку, засунув под пояс.

— Закрываем могилу, — сказал я. — Все ясно.

Мы водрузили плиту на место.

— Как же вы догадались, что подстреленная вами волчица — в этой могиле? — спросил врач.

— Не знаю. Я понимал, что дохлого волка тот тип далеко не утащит, схоронит где-нибудь поблизости. И, видно, тренированным глазом подметил какую-то странность, связанную с плитой: тонкую полоску незаснеженной земли, будто ее сдвигали, или что-нибудь в этом роде. Но это у меня скользнуло и проехало, мысль за это не зацепилась, проскочила мимо. А сон вытащил передо мной эту странность — и меня осенило… Вот чего не могу понять — почему во сне мне волчата привиделись? Какая зацепка могла сработать? Да, точно! Я ломал голову, почему владельцу волка так необходимо было спрятать его от всех. Спрятать или спасти, выходит, — я не знал. И мелькнула мысль: а может, он не о самом волке заботится, а о волчьем потомстве, которое без волка не выживет? Может, это не волк, а беременная или кормящая волчица? И владельцу ее приплод важен? Но мысль эта была настолько мимолетной, что сразу растворилась и угасла. Напрочь о ней забыл, не успев додумать. А именно она-то и вылезла во сне, оттеснив все прочие соображения и став самой реальной и вероятной. Проснувшись, я над ней посмеялся, но сейчас нисколько не удивился, обнаружив кормящую волчицу. Был уже, так сказать, морально подготовлен. До чего причудливо, а?

— Самое странное в этом деле, — сказал врач, — что кормящая волчица очень редко бросает свой выводок, только по крайней необходимости… — Он помолчал и добавил: — Да, двух-трехдневные щенки без матери вряд ли выживут. Выкормить их будет сложно.

— Странный район, — сказал я. — Напрочь спятивший. Кунсткамера, да и только. И вообще…

— Что «вообще»? — спросил врач — так, рассеянно, чтобы поддержать разговор.