зажёг её. Всё, он отдал мне ключи и ушёл.
А я стал осматривать свои новые владения. Они невелики: маленький коридорчик, налево кухня, направо комната. В кухне есть посуда, в комнате тоже полный набор, включая постельное бельё. Ладно, подробно рассмотрю завтра, а пока что стелю свежее бельё и ложусь спать на приличной деревянной кровати.
Утром я рассмотрел всё подробно. Обычный деревянный дом разделён надвое, у каждой половины свой участок и отдельный вход. Мой участок примерно три сотки. Да и вся жилая площадь в сумме метров тридцать примерно. Имеется кирпичная печь: топится из кухни, а задняя стенка выходит в комнату. Печь обмазана глиной и побелена извёсткой. К сожалению, обнаружились клопы. Мне так и не удалось полностью с ними справиться, хотя я регулярно их находил и сокращал их популяцию.
Так началась моя работа учителем. В том, что справлюсь с этим, я не сомневался. Физику и математику я знаю неплохо, школьный курс и вовсе вдоль и поперёк могу объяснить. А учить предстоит по учебникам, оставшимся с прошлых лет. Для меня — проще простого.
Так оно в итоге и оказалось. В нашей, единственной на весь город школе, было семь учителей. По квалификации мы явно делились на три группы: три человека середняки, более-менее справлялись с работой, ещё трое — очень слабые, не думаю, что от них была заметная польза. Ну и я, по местным меркам — звезда. Я считаю, что знания учителя должны быть шире и глубже, чем школьный курс. Тогда он и простые вещи увереннее объяснит, и общую картину сможет дать. А мне ещё и нравится работать с молодёжью, передавать им свой опыт.
Да, мне понравилось преподавать. И это несмотря на то, что попал я в знатный гадюшник. Все ученики — это дети тех, кто сотрудничает с немцами. И не рядовых полицаев или рабочих с железной дороги, а сотрудников администрации, газеты, всяких переводчиков и чуть ли не лакеев местных немцев. Как ни странно, я бы не сказал, что эти подростки — откровенная мразь. Они разные, но в среднем… Какие-то они дети ещё, хотя им по 14–15 лет. Такое впечатление, что из них можно ещё вылепить что угодно.
Учителя тоже меня удивили: состязаются в раболепии перед немцами. И ведь никто их особенно не заставляет. Я вот ни коммунистов не ругаю, ни великим фюрером не восхищаюсь, и ничего. Конечно, на меня донесут, но будет ли реакция немцев? В конце концов, моё молчание не так компрометирует, как то, что я наговорил Миллеру. Ничего, он нормально воспринял. Похоже здесь, на западе СССР, народ какой-то раболепный. Поляки их, что-ли, научили?
Работа занимает у меня много времени. В школе я провожу часов по десять, все проверки д/з там же на месте, домой ничего не ношу. В результате шестидесяти часовая рабочая неделя. Но зарплата двести марок оказалась неплохой. Можно жить без проблем, что по этим временам редкость.
Как я живу без интернета? А здесь как будто другой мир, другая жизнь. Хозяйством надо заниматься, например, печку топить. Дрова — это отдельная история. Запаса дров в дровяном сарае не оказалось. Возможно, их украли. Немцы и местная администрация обеспечивать меня дровами не собираются. Попробовал я с соседями поговорить, которые в другой половине дома живут, но без толку. Ко мне они отнеслись разве что не враждебно — очень насторожённо. Я так понял, что дрова им привозят родственники из деревни, а разговаривать со мной они точно не стремятся. И ничем не помогут.
На рынке я подошёл к каким-то мужикам хитрого вида. Они попереглядывались, пошушукались, и предложили два «хлыста» за 120 марок. Мне ещё их потом пилить и колоть. И за чей счёт перевозка они так и не ответили. Ну их — кругом леса, а они цену ломят… Какой-то дедуля с седой бородой на телеге явно из деревни приехал, он согласился привезти три воза уже наколотых дров на 30 марок. И привёз через два дня, ещё они и в сарай всё сами загрузили. Не уверен, что этих дров хватит до конца зимы, ну так ещё куплю. Ещё неизвестно, доживу ли я до весны.
С водой проблем нет: колодец рядом, пятнадцать метров от калитки. Вода, конечно же, холодная. Чтобы помыть посуду приходится её греть на печке. На той же печке я и готовлю. Два раза в неделю варю суп б большом чугунном горшке, который в печь ухватом сажаю. Готовлю ещё кашу, иногда что-то жарю на сале, что удаётся купить.
Баня на участке соседей расположена, но я по каким-то законам имею на неё право. Она, как я понял, наполовину моя. Соседи топят её каждую субботу, а с меня захотели половину дров. Хотя я один, а их пятеро. Зато я и сосед моего возраста паримся первыми. А остальные соседи — это соседки. Они после нас идут. За 20 марок в месяц они согласились стирать для меня, тоже раз в неделю. И хлеб я покупаю у тех же соседей. У них большая квашня, и они регулярно его пекут. Подозреваю, что половину расходов на хлеб они берут с меня. Хотя их пять, а я один.
В общем, жить здесь можно. Работа, дела по дому — а готовить на дровах не так просто — и остаётся часа два всего. Можно на рынок сходить, а остальное время я сижу перед огнём, смотрю, как горят дрова, и думаю. О чём думаю? Ну, например, о том, что я работаю на немцев. Вряд ли их армии поможет то, что я обучаю подростков физике и математике, но деньги я от немцев получаю.
Я много раз думал о нападении на немцев. На самом деле, это не так просто. Местные почему-то считают меня чуть ли не коммунистом. Ну уж москалём — это точно. Я уверен, что за мной присматривают. Никакого оружия у меня нет, а если я попытаюсь его достать — об этом наверняка донесут как минимум местным полицаям. Я не настолько быстр и ловок, чтобы, скажем, выхватить пистолет из кобуры немца и перестрелять всех вокруг. Даже ударить чем-то тяжёлым по голове, и то не факт, что получится.
Впрочем, оправдания всегда можно найти. Ум — штука изворотливая. Дело в том, что я в душе не чувствую потребности убивать немцев. Когда шёл сюда со стингером наперевес, никаких сомнений не было. Боялся только промахнуться. Когда стрелял в немцев из «светки»… Тогда я ещё