небо с белыми кучевыми облаками. Я стал всматриваться, как они постепенно двигаются и меняют форму.
Какие-то фигуры закрыли часть обзора. Они стоят рядом и смотрят на меня сверху. Ага, это капитан Климов, он хороший. Этот постарше, полковник. Я начинаю думать, почему я про себя назвал мужчину с седоватыми усами полковником. А, ну да, петлицы с тремя шпалами. Полковник что-то говорит с недовольным видом. Климов, вроде, возражает или оправдывается. Полковник поджимает губы, и произносит что-то короткое и решительное. Фигуры уходят. Я хочу снова смотреть на облака, но они вдруг куда-то валятся и исчезают.
Не знаю, спал я или был без сознания. В зависимости от этого я от холода проснулся или очнулся. Мне сразу же удалось сесть, и я стал осматриваться. Вон дорога, я, кажется, там, где меня застала бомбёжка. Никого не видно, все, видимо, ушли. Да и времени сколько прошло. Не темно, но и солнца нет. Оно явно на северо-востоке, значит, ночь уже к концу подходит. Могли бы и укрыть меня шинелью. Но, наверно, не нашлось ни у кого лишней, или не подумали.
Я плохо запомнил, как вставал. И вообще ощущения какие-то странные. Я, вроде, всё вижу и могу думать, но тело чувствую не полностью, и не уверен, что мыслю полностью здраво. Вспомнилась последняя мысль перед контузией: что же немцы там бомбят? И я пошёл на запад, просто посмотреть. Ковыляю не быстро, но хоть не падаю.
Ага, тут проходила колонна войск. Трупы лежат по обе стороны дороги. И два небольших грузовика: один на бок завалился, второй обгорел. А что это я делаю? Шарюсь зачем-то в вещмешках солдат. Ага, это я ищу еду. Очень хочется жрать. Но ничего не нашлось, только фляжка с водой. Воду я всю тут же выпил, и, кажется, в голове немного прояснилось. Ремень вместе с флягой себе забрал, пришлось его немного распустить, всё-таки у меня животик. А ведь мне не столько ремень нужен, сколько сапоги. Этот боец, с флягой, вроде, здоровый. А то тут у многих размеры ноги сорок и даже меньше, а у меня сорок три.
Почему-то я не чувствую никакой брезгливости. Может, после того, как спал между Римом и Сергеем, которые пахли далеко не одеколоном, брезгливость притупилась? Или это из-за контузии? Снимаю за одно и портянки. Когда-то отец учил меня их заматывать, и на картошке на первом курсе я мотал портянки. В общем, наверно, не сильно я ошибся, потому что ноге намного комфортнее, чем в туфлях и носках.
У многих бойцов остались винтовки, никто их не забрал. Патронов тоже сколько угодно. Есть махорка, а вот еды нет, ни сухарика. Надеваю один из мешков, в нём запасные чистые портянки, патроны, табак и газета. А это что? Да это же «светка», самозарядная винтовка СВТ. Одни считали её сложной и капризной, другие ценили за скорострельность. Во мне просыпается хомяк, и «светку» я вешаю на плечо. Хомяк не унимается, и на другое плечо я вешаю мосинку. Ещё зачем-то подобрал очки, одно стекло в трещинах, другого и вовсе нет.
На дороге пусто. Конечно, ещё рано, солнце только собирается всходить. Но, видимо, дело ещё и в том, что немцы совсем рядом. Между мной и ими уже нет желающих драпать на восток. Если пойду по дороге — тут-то они меня и поймают с двумя винтовками и патронами. И я иду от дороги, на юг, в сторону припятских болот. Метров пятьсот тянется какой-то пустырь, а затем начинается лес. Но я удачно попадаю на дорогу, которая идёт как раз на юг. Похоже, здесь на телегах ездили. Посредине следы копыт и навоз, по краям — узкие колёса без шин проезжали. Я общем, идти легко. А сзади я слышу шум моторов, кто-то по дороге начал ездить.
Постепенно становится теплее, и я всё больше прихожу в себя. Наконец, мне приходит в голову спрятать винтовки. Ставлю их посреди куста метрах в тридцати от дороги. Там же и патроны оставил.
Дорога выводит меня к деревне. Я легко пересчитываю дворы, благо, их всего десять. Во дворе крайнего дома невысокая женщина моего возраста или чуть моложе.
— Здравствуйте, хозяйка. Я на дороге под бомбёжку попал. Нельзя ли мне где-нибудь пожить несколько дней?
Женщина что-то отвечает, но, кажется, у меня что-то с ушами. А по губам я не понимаю. Но она жестами меня в дом приглашает. В доме обнаруживаются двое детей. Девочке, наверно, около 12, а мальчику лет 8. Вблизи я понимаю, что женщина намного моложе, чем показалась мне издалека. Ей, наверно, и сорока ещё нет. Но уже есть морщины, да и одета она как старуха.
Я на самом деле слышу, просто как-то приглушённо. Если кричать, то я разбираю слова. Но проще со мной общаться жестами.
Женщина берёт ведро, наполовину наполненное водой, и за руку выводит меня во двор. Показывает, что надо умыться, и начинает поливать. Ну да, я, наверно, весь в пыли. Как могу отмываю руки, лицо и шею. Вместо полотенца мне дают небольшую тряпочку. Пустое ведро подхватывает девочка, и идёт за водой. А мне показывают туалет позади дома, и снова ведут внутрь. Комнат в доме всего две, и одна из них проходная. В другую комнату, в которой имеются иконы и большая железная кровать, меня не ведут. Наверно, туда нельзя в сапогах.
Я сижу на лавке у стены, и пытаюсь сообразить, что же мне теперь делать. И понимаю, что голова пока что толком не варит. Ни одной стоящей мысли в неё не пришло. Наконец, меня приглашают за стол. Едим мы все вчетвером одновременно. Мне достаётся один кусок хлеба, три картофелины и кружка молока. Причём хлеб с какими-то добавками, не то с отрубями, не то с чем-то похуже. Я уже немало лет пощусь в великий пост, ну, с некоторыми послаблениями, и мне казалось, что нелегко его соблюдать. Теперь я понял, что картошка с лече и белым хлебом, да ещё и в любом количестве, это очень неплохо. В общем, еда не только не очень питательная, но её и маловато.
После еды хозяйка ведёт меня в лес. Сама она тащит двуручную пилу. В лесу уже спилена сухая сосна, но утащить её не реально, надо распиливать. Мы начинаем отпиливать кусок длиной метра два с половиной. Пила такая тупая, что мы замучились пилить и дважды отдыхали. Тащить бревно тоже нелегко. Но женщина не жалуется (по крайней мере,