ГЛАВА 3
Близость учеников с их юностью заставила меня удвоить усилия по поддержанию себя в форме, включая посещения спа, кремы и маски. Неделями я ездила на велосипеде, принимая воздушные ванны, втирала в себя косметику с энзимами. В ход пошло все: тонизирующие кремы, ботокс, микродермабразия, световая терапия. Для достижения лучшего результата я представляла себе, что молодею с каждой процедурой. Я представляла себя, четырнадцатилетнюю, стоящую вдалеке и смотрящую на себя, в ожидании, когда я верну свое тело назад, и каждая процедура еще на шаг приближала меня к ней, возвращая на несколько месяцев назад в прошлое. Хотя часто, высказанные с наилучшими намерениями, комплименты, могли сорвать мое стремление к цели достичь совершенства.
Это было не редкостью во время гликолиевого пилинга (я не нахожу эту болезненную процедуру неприятной, для меня чем сильнее страдания — тем больший прогресс я ощущаю), когда мне говорили: «Знаете, вы на самом деле могли бы быть моделью».
«Я слишком мелковата», — саркастически замечала я, — «5,7 фута всего лишь». Хотя в студенческие годы я флиртовала немного с рекламщиком, делавшим принты, вряд ли сейчас я соблазнилась бы таким предложением. Еще я опасалась, что если вдруг попадется хороший фотограф, то он может запечатлеть настоящую меня, глядящую с фотографии, и все, посмотревшие на меня, вдруг прозреют, словно увидев меня впервые: «О боже! Ты — бездушная извращенка!»
Фойе Центра пластической хирургии, с присущими больничному аскетизму белыми колоннами и хромовыми деталями, выглядело наполовину как храм, наполовину как лаборатория. Думаю, в этом заключался смысл послания: сочетание религиозного чуда и современных достижений медицины для остановки дряхления. Хотя пожилые пациенты в приемной ясно давали понять, что все это — лженаука. Они часто посматривали на меня, вытягивая свои шеи с дряблыми складками, стремящимися к обвислым грудям, словно смятые шейные платки. Я знала, что и у меня впереди то же самое, но все же их вид заставлял меня улыбаться с садистским наслаждением. «У вас великолепная кожа», — сказала мне одна. Она произнесла это так, словно готова была ударить меня и прошипеть: «Когда-нибудь и у тебя кожа обвиснет». Но сейчас каждый дюйм моего тела был подтянут и совершенен, и если бы я выбежала в коридор во время процедуры и сбросила халат, то вид моего безупречного живота, скорее всего, заставил бы этих высохших существ в рыданиях падать на пол, разбивая колени.
Дни в спа я, как правило, совмещала с шопингом. Эта разрядка была мне жизненно необходима, чтобы выдерживать реалии моего притворного брака. Покупка хороших вещей помогала мне забыть вульгарно отвисающую во время храпа челюсть Форда, его мокрое чавканье во время поглощения бифштекса, и даже мои редкие, но неизбежные обязанности в спальне. Но никакие покупки не могли отвлечь мои мысли от Джека. В последнее время я начала наполнять шкаф облегающими костюмами и шелковыми топами с низким вырезом сзади; перед учителями я могла носить пиджак, а в классе снимать его, так что только ученики видели бы мою обнаженную плоть. Еще я наматывала на шею сатиновые шарфы, скрывающие мою грудь. И только входя в класс, я заматывала их на шею или закидывала на плечо, так, чтобы, вкупе с дуновением кондиционера, бюстгальтер с открытыми чашечками и просвечивающими через ткань сосками могли составлять неплохое шоу. Пока я не сблизилась с Джеком или другим учеником, мне было необходимо внимание мальчиков, следящих за мной голодными глазами. Они еще совсем зеленые в этом мире и не умеют прятать свои взгляды, устремленные на вожделенную цель.
Даже в этом параметре Джек намного превосходил своих сверстников. В то время, как остальные смотрели на мою грудь с радостной ухмылкой или довольной удивленностью, в глазах Джека сторонний наблюдатель мог бы увидеть водопад — что-то, что можно назвать глубокой надеждой, оптимизмом, ожиданием того, что мир таит в себе больше удивительного, чем он мог когда бы то ни было предполагать. У меня было чувство, что я стараюсь подать ему знак — кивок или обнадеживающий взгляд, который бы сказал ему: «Ты видишь именно то, что думаешь».
Оглядываясь назад, я начинаю думать, что меня и Джека свело вместе его имя. Я надеюсь, что его двойное имя — Джек Патрик — вмещает в себя две его натуры: снаружи — обыкновенного 14-летнего школьника, а внутри — сознательно готового воплотить со мной самые грязные мои фантазии.
Его поведение в классе меня обнадеживало: не доверяющий себе, но готовый учиться; смеющийся, если я или кто-то из класса шутил, но сам никогда не делающий это и не ищущий всеобщего внимания. Каждый день он приходил в футболке и спортивных шортах чуть ниже колен, но по икрам его ног можно было предположить, что его бедра покрыты мягкими светлыми волосками. На свету они были похожи на сахарную паутинку; наверное, если бы я их лизнула, они бы растаяли на моем языке.
Список литературы для восьмого класса по английскому языку был заранее утвержден и неизбежно включал в себя «Ромео и Джульетту», которая будет в осеннем семестре; затем мы перейдем к «Алой Букве» и «Суровому испытанию». Я начала с того, что вытягивала бумажки с именами учеников: мы читали по ролям пьесу Шекспира, чтобы убить время. Джеку досталась роль Париса, и он заметно покраснел, когда раздражающе манерная рыжая Марисса Талбет, в первый день занятий спросившая разрешения делать объявления о новостях студсовета, начала восхвалять легендарную красоту Париса, читая свою роль Кормилицы. Марисса первой попыталась подстроить голос под свою роль, снизив его на пару октав и придав речи британский акцент. Класс нашел это весьма забавным, но только не Джек. Вместо этого он только улыбнулся, не отрывая своих невинных карих глаз от текста. Но когда он поднял голову, он увидел, что я смотрю на него, и на минуту наши взгляды соединились, прежде чем он опустил глаза назад, к безопасной книге.
Когда он читал, его голос был довольно уверенным, хотя время от времени он запинался на устаревших выражениях или нажимал на неверные слова, когда не понимал контекст. «Ты больше слез вредишь… ему… словами», — обращался он к Джульетте, которая вещала голосом Фрэнка Паченко, вытянувшего эту роль. Когда это случилось, по классу прокатилась волна смешков, но Фрэнк поспешно напомнил, что во времена Шекспира все роли в театре, даже женские, исполнялись мужчинами. Вообще-то наружность и манеры Фрэнка не вязались с образом типичного 14-летнего подростка: его рука первой вздымалась в воздух, когда я задавала вопрос, а его очки были слишком большими и круглыми для его возраста. Иногда я видела, как он обращается к Джеку, — обычно это были торопливые вопросы, на которые Джек отвечал тихими краткими фразами. Но была между ними и некоторая фамильярность, это дало мне повод предположить, что они знают друг друга с детства, несмотря на различные ступени в социальной лестнице, на которых они находились: Джек был своим в кругу популярных спортсменов, хоть и держался особняком, в то время как Фрэнку достался утешительный приз в виде достижений в учебе. Фрэнк не обладал выдающимся умом: во всех его работах доводы были весьма примитивными, а лексика — скудной. Зато выглядел он как начинающий академик — рубашка, заправленная в шорты, сидевшие на нем слишком высоко, громоздкие белые кроссовки, впрочем, производившие впечатление, что их никогда не надевали.