Читать интересную книгу Критическая теория интернета - Герт Ловинк

быть одной из главных причин его успеха. Мы все имеем представление об алгоритмических манипуляциях новостной ленты в Facebook, эффекте пузыря фильтров в приложениях и постоянном назойливом присутствии персонализированной рекламы. Мы круглосуточно обновляем новостные ленты; в глобальной экономике взаимозависимости в реальном времени мы научены считывать посты, статусы и апдейты как интерперсональные индикаторы планетарного состояния. Так в каком же смысле нам нужно обновить Луи Альтюссера?

Спустя четыре десятилетия после эпохи Альтюссера мы не соотносим идеологию с государством в той мере, в какой это делали он и его единомышленники. Было бы странно и даже экзотично считать, что Facebook и Google подпадают под альтюссеровское определение «идеологического государственного аппарата». В нашу эру позднего неолиберализма и правого популизма идеология ассоциируется с рынком, а не с государством, которое отошло в сферу обеспечения безопасности рынка. Но нельзя забывать, что именно теория идеологии внесла значительный вклад в «кризис марксизма». Она помогла вскрыть проблемы, назревшие в связи с развитием студенческого движения, подъемом феминизма и других «новых социальных движений», что способствовало углублению стагнации и последующему банкротству СССР. А растущий интерес к медиа и «культурным исследованиям» довершил начатое.

Падение Берлинской стены в 1989 году уже было новостью, транслировавшейся в реальном времени через спутник и циркулировавшей вместе с другими новостями. Уже тогда ослабленные коммунистические партии не могли больше справляться с многоцветием проблем справедливости и перераспределения в «настоящем» (или революционном) социальном государстве, не говоря уже о его контркультурных практиках. Таким образом, тактика сверхдетерминации во имя рабочего класса больше не работала. Группы, составлявшие так называемое «лоскутное одеяло меньшинств» и не относившие себя к новой норме, были буквально предоставлены сами себе без какой-либо общей политической структуры и тем более организации. За десять лет марксистская теория как критика идеологии лишилась двух своих определяющих центростремительных сил – государства и партии. Сопряженное с этим исчезновение идеологии как главного объекта внимания в философии и социальных науках привело к появлению расхожего мнения, что, хотя «идеи все еще имеют значение», они больше не могут управлять жизнью людей. Сегодня же идеи превозносятся по той причине, что они могут формировать будущее, но принятые в качестве правил и норм они считаются слишком неконкретными и беспорядочными, чтобы доверять им управление противоречивой повседневностью, находящейся под властью капитала.

Рассматривать социальные медиа как идеологию значит отслеживать, как они собирают комплекс из медиа, культуры и идентичностей в постоянно разрастающийся культурный перформанс (и связанные с ним культурные исследования) гендера, лайфстайла, моды, брендов, знаменитостей и новостей из радио, телевидения, журналов и интернета, на которые в свою очередь накладываются предпринимательские ценности венчурного капитала и стартап-культуры, чьей теневой стороной является снижение уровня доходов и возрастающее неравенство. У каждого пользователя есть своя исповедь: как говорила певица Адель, «избегать социальных медиа определенно сложнее, чем быть внутри них. Большинство людей предпочитает использовать социальные медиа, потому что это проще».

Венди Чан написала свое эссе о софте как идеологии в 2004 году – в золотую эпоху веб 2.0, когда софт принялись считать синонимом персональных компьютеров и ноутбуков и путать с ними. Тогда она писала: «Софт – это функциональный аналог идеологии. В формальном смысле, компьютеры, рассматриваемые как соединения софта и железа, являются идеологическими машинами». Она отмечает, что софт «отвечает почти любому формальному определению идеологии: от идеологии как ложного сознания до понятия Луи Альтюссера, согласно которому идеология является „репрезентацией“ воображаемого отношения индивидов к их реальным условиям существования» [52]. В эпоху инсталлированных, воспринимаемых на микроуровне эффектов и потока программирования, идеология не просто указывает на абстрактную сферу, в которой происходит битва идей. Нужно рассуждать, скорее, в спинозистской логике телесного воплощения – от повторяющихся свайп-нагрузок в Тиндере и SMS-шеи до синдрома скрючивания над ноутбуком.

То, что стало ортодоксией у Альтюссера, нуждается в некоторой адаптации и обновлении, и не только в терминах классового анализа; при этом все равно поразительно, как аккуратно схема идеологии у Альтюссера ложится на сегодняшний мир, что и доказывает Чан: «Софт или, точнее, операционные системы (ОС) предлагают нам воображаемые отношения с нашими компьютерами: они являются репрезентацией не транзисторов, а скорее рабочего стола и корзины для мусора. Софт производит на свет пользователя. Без операционной системы не было бы доступа к железу; без нее нет ни действий, ни практик, ни, следовательно, пользователя. Каждая ОС через рекламу запрашивает „пользователя“: она взывает к нему и предлагает ему имя и образ для идентификации». Мы можем сказать, что социальные медиа выполняют ту же функцию, но с еще большей мощностью.

«Чем Вы занимаетесь?» – с этим вопросом мы раньше сталкивались, заходя в Twitter. Такого рода вопрос указывает на материальные корни социальных медиа. Платформы социальных медиа никогда не спрашивали: «О чем Вы думаете?» – или о чем мечтаете, если уж на то пошло. Библиотеки XX века заполнены романами, дневниками, комиксами, фильмами о людях, которые выражают то, о чем эти люди думали. В эпоху социальных медиа мы меньше раскрываем свои мысли – это считается слишком рискованным и слишком личным. Мы делимся тем, что мы делаем и видим, как если бы мы находились на сцене. Да, мы обмениваемся суждениями и мнениями, но не мыслями. Наше Я для этого слишком занято: оно всегда в движении, гибкое, открытое, спортивное, сексуальное, всегда доступное для коннекта и экспрессии.

В режиме круглосуточной социальной доступности, машина и приложение связываются воедино в нашем теле. Расширение Человека, заявленное Маршаллом Маклюэном, становится Инверсией Человека. Как только технология опутывает наши чувства и проникает нам под кожу, дистанция между нами и технологией исчезает, и мы перестаем осознавать, что вообще-то эту дистанцию мы преодолеваем сами. Вторя Жану Бодрийяру, мы могли бы говорить об имплозии социального в умещающееся в руке устройство, в котором проявляется беспрецедентная аккумуляция объема памяти, вычислительной мощности, софта и социального капитала. Все моментально бьет нам по глазам, проникает в уши, ведомое нашими автономными кончиками пальцев. Это то, что так сильно восхищает Мишеля Серра в навигационной пластичности мобильного поколения, в гладкости их жестов, которую символизирует скорость большого пальца, за пару секунд отправляющего новое сообщение, управляющего мини-беседами, в миг схватывающего настроение глобального трайба. Продолжая ссылаться на французов, можно сказать, что социальные медиа как аппарат сексуального и спортивного «активного действования» становятся идеальным проводником для литературы отчаяния, нашедшей выражение в беспорядочном (политическом) теле Мишеля Уэльбека.

Иллюзия, которой пользователь окружает себя, свайпя или прокликивая себе дорожку среди апдейтов в социальных медиа, кажется естественной и самоочевидной с самой первой секунды. Здесь нет тернистого пути познания или обрядов перехода, никаких крови,