Читать интересную книгу Мой знакомый учитель - Михаил Аношкин

— Так-то оно так… — Липец задумался и вдруг встрепенулся: — Послушайте, у вас есть свободное время? Поедемте к Борису, он живет с матерью, недалеко отсюда. Решено?

— А удобно будет?

— Почему неудобно? Хочу поговорить с ним при вас. Он сейчас дома. Ну?

Владимир Андреевич согласился. «Москвич» голубел возле школы, ожидая хозяина. Глазков сел на переднее сиденье рядом с Липец. Тот нажал стартер, мотор заработал, и машина плавно тронулась с места, набирая скорость.

По дороге Василий Николаевич признался, имея в виду Бориса:

— Оболтусом вырос. Ростом с коломенскую версту, а мозги набекрень. Нас четверо братьев. Старший на партийной работе, в Забайкалье, другой офицером в армии, инженер, как и я. Борька самый младший. Мать в нем души не чаяла, больше всех дрожала над ним. С нами ей нянчиться некогда было — работала, да и времена трудные были. Борька рос, мы уже работали, мать с завода ушла, потом пенсию ей дали. Вот она Борису все и отдавала — и любовь, и деньги, и время.

…Мать Василия Николаевича обрадовалась приезду сына. Хоть и живут в одном городе, а бывает у нее редко. Всегда занят. Глазкова она приняла за приятеля сына, захлопотала, забеспокоилась — еще бы, гости-то какие!

Владимиру Андреевичу жалко стало ее. Вот сейчас узнает причину их нежданного визита и растеряется.

— Ты, мама, не беспокойся, мы по делу. Борис дома?

— Дома, — она сразу встревожилась и поглядела на этого невысокого черноглазого человека с тростью в руках уже недоверчиво, даже с опаской: сердцем почуяла, что именно он является причиной какой-то неприятности. — Спит. Разбудить?

— Буди.

Все трое вошли в комнату, служившую гостиной. Там стояли диван, мягкие кресла, неизменный круглый стол. Возле окон курчавился большой куст китайской розы.

Старушка ушла в спальню будить Бориса. Василий Николаевич устроился на диване, приглашая Глазкова сюда же, но Владимир Андреевич сел в кресло — ему так удобнее. Вскоре из спальни появился заспанный Борис, а следом за ним мать. Он что-то буркнул, кажется, поздоровался, сел за маленький столик у окна за кустом розы, где у него были сигареты и пепельница.

Борис закурил. Старуха остановилась в дверях, привалившись плечом к косяку, скрестив на груди руки, и недружелюбно поглядывала на Глазкова. На лице ее отразилась тревога и ожидание чего-то плохого. «Матушка-то у них крупной кости, — невольно подумал Владимир Андреевич. — Поэтому и они как на подбор богатыри».

— Так вот, — сказал Василий Николаевич, сердито глядя на брата, — в праздник ударили ножом твоего товарища по школе — Семенова. Знаком с ним?

— Ну, знаком, — буркнул Борис. Он смотрел в окно и двумя пальцами — большим и указательным, пожелтевшими от никотина, — держал дымящуюся сигарету. Синяя струйка дыма свечкой тянулась вверх, расшибалась о рыжий чуб и расползалась облаком над головой.

— Говорят, что ты был с той шайкой.

Борис смял сигарету в пепельнице, обжигая пальцы, взглянул на брата, удивленно спросил:

— Я? — и усмехнулся криво. — Смех один.

— Смеху тут нет, — хмуро возразил Василий Николаевич. — Как бы плакать не пришлось.

— Да ты чего, всерьез? — побагровел Борис, вставая. — Ты всерьез думаешь, что я был в той шайке?

— Господи, надо же такое подумать, — вмешалась растерянная мать. — В уме ли ты, Васенька, такое говоришь?

— Погоди, мама, не мешай.

Глазков чувствовал себя неловко, ему хотелось встать и уйти.

— А ты, — продолжал Василий Николаевич, обращаясь к Борису, — сядь и давай спокойно. Садись, садись. — Борис неохотно сел, снова потянулся к пачке сигарет, закурил. — Тебя никто не обвиняет. Вот Владимиру Андреевичу кто-то подсунул записку, а в ней речь о тебе.

— Что делается, что делается! — вздохнула старуха.

— Ты должен нам сказать честно: был там или нет?

— Я честно говорю: не был. Это же поклеп!

— Ну, дыма без огня не бывает! — возразил Василий Николаевич.

— С Юркой я вечером встречался, правильно. Они с Волобуевым были. Ну, с Юркой мы немного поссорились…

— Пьян, что ли, был?

— Кто?!

— Ты, конечно.

— Выпивши, ясное дело. Юрка хотел меня из клуба выставить, будто вел я себя неправильно.

— Понятно, — горько вздохнул Василий Николаевич, и этот вздох опять взорвал Бориса:

— Что понятно, что понятно?! Пальцем я не тронул Юрку. Клянусь честью!

— Да ты не кричи, чего ты раскричался? — унял его Василий Николаевич. — Грозился?

— Юрке? Да. Сказал-то я ему ничего: мол, смотри, не попадайся на узенькой дорожке! Это дело рук Волобуева, он записочку подсунул, это уж точно!

В памяти у Владимира Андреевича вдруг ярко встал случай, который произошел незадолго до ухода Бориса из школы. Обычно Липец одевался скромно: в простенькие синие брюки, такого же цвета пиджаки клетчатую рубашку без галстука, он и сейчас в этом костюме, только без пиджака. А в тот раз оделся по последней моде: хотел прямо из школы уйти на вечеринку. Все на нем кричало, требовало внимания: сине-голубые брюки в дудочку, длинный ворсистый пиджак темно-зеленого цвета, а вместо галстука красовалась коричневая в черную крапинку бабочка.

— Ого! — воскликнул тогда Женька Волобуев. — Борька Липец собрался на дипломатический прием!

— Девчата, гляньте, какая у него бабочка, — насмешливо охнула Настенька и хлопнула в ладоши. — Чудо! Боря, где ты ее достал?

Липец, сохраняя достоинство, снисходительно улыбнулся и, постелив газету на сиденье, сел за свою парту. Ни слова не вымолвил: мол, я не запрещаю, треплите языком сколько хотите, а у Женьки тем более он слабо подвешен. От меня как от стенки горох. А в перемену, как потом рассказывали Глазкову, было следующее. Борис курил у двери. К нему подошел все тот же Волобуев, осмотрел его с ног до головы. Материал пиджака проверил на ощупь, даже языком цокнул. Собрались любопытные, похохатывали. Женька, наконец, изрек:

— Такие брюки тебе, друг Боря, не идут.

— Мне все идет, — улыбнулся высокомерно Липец.

— Ноги у тебя очень толстые и кривые, вот где собака зарыта.

— Говори, да не заговаривайся, а то смотри!

— Нет, серьезно. И пиджак длинный. Сам верзила, и пиджак до колен. Эх ты, фокусник!

Борис раздавил каблуком сигарету, неожиданно схватил Женьку двумя пальцами за нос и усмехнулся:

— Тихо, скворушка!

Женька покраснел от боли и обиды, вырвал нос из цепких клещей и взъерошенный, как еж, крикнул:

— У тебя серого вещества не хватает!

— Чего, чего?

— Мозгов, а в них — извилин!

Борис шагнул к Волобуеву, взял его за шиворот и приподнял над полом. Все загалдели, кто-то даже озорно крикнул:

— Шкуру порвешь, осторожнее.

— Пусти! — стал вырываться Волобуев. — Пусти, говорят!

Откуда-то появился Юра Семенов, брови туго сведены у переносья, в глазах злой блеск. Он тихо, но властно приказал:

— Отставить!

Липец не посмел ослушаться, отпустил Женьку. Тот встряхнулся, как гусь, который только что вылез из воды.

— Когда здесь не хватает, — Юра постучал по лбу, — в ход пускают руки.

— Какие все умники! — усмехнулся Липец. — Дружка своего уйми, а то потроха вытрясу. Да и ты осторожнее на поворотах.

Юра ничего не успел ответить, в круг протиснулся Владимир Андреевич и спросил:

— Что тут происходит?

— Да вот он, — кивнул было на Бориса Женька, собираясь рассказать все по порядку, но его перебил Семенов:

— Ничего особенного, Владимир Андреевич. Поговорили между собой и все.

Юра — справедливый человек, и если Липец вел себя в клубе развязно, то Семенов постарался унять его. А Волобуев? Тот, конечно, струхнул…

Василий Николаевич поднялся, с Глазковым они вышли в переднюю. Мать, видя, что старший сын уходит, так ни до чего и не договорившись с Борисом, заплакала. Липец не стал ее утешать, упрекнул Бориса:

— Из-за тебя эти слезы. О себе не думаешь, мать бы хоть пожалел.

На улице Василий Николаевич признался:

— После такого у меня всегда появляется желание напиться.

— Препаршивое желание.

— Я непьющий, но иногда подкатит к сердцу, тошно становится. Ну, да не будем об этом. Приезжайте к нам на завод. Я вам покажу, как варят сталь. Видели когда-нибудь?

— Только в кино, — улыбнулся Глазков.

— Тогда непременно приезжайте.

— В детстве, правда, видел, как плавят медь, на Кыштымском медеэлектролитном заводе. Отец у меня там работал.

— Ну, у нас другое. И техническое оснащение первоклассное, и размах, конечно, огромный. Я с удовольствием буду вашим гидом.

— Спасибо. Возможно, я и надумаю.

— Не пожалеете.

Вечером Владимир Андреевич по привычке сделал в дневнике запись:

«Кто-то подсунул мне записку, будто Борис Липец тоже участвовал в избиении Юры Семенова. Встречался с обоими братьями Липец. И вот что удивительно: простой клочок бумаги с прыгающими каракулями неожиданно превратился для меня, с одной стороны, в мучительную загадку, а с другой, в своего рода измеритель человеческого достоинства. Липец помянул Волобуева. Неужели это его работа?»