Читать интересную книгу Букет для будущей вдовы - Вера Русанова

Я неопределенно качала головой, слабо улыбалась и потихоньку расстегивала крючки на полушубке. Митрошкин же, не успевший остыть после нашей перепалки, вдруг громогласно заявил:

- А чего ты, бабуль, тут плачешь, как на поминках? Вот она твоя "деточка" - живая и здоровая. И даже полная сил и энергии. Маньяка хочет ловить. Ждет - не дождется, пока её где-нибудь придушат!

На кухне тут же перестала греметь посуда. Елена Тимофеевна в ситцевом платье с короткими рукавами и кухонном фартуке в горошек быстро вышла в коридор.

- Типун тебе на язык! - произнесла она с чувством, уперев руки в бока. - Это что же, сына, у тебя язык такой поганый, как помело?! Она и так столько всего пережила, ещё ты тут всякую чушь болтаешь!.. Не слушайте его, Женя, проходите! Я пельмешек наделала. Мясо свежее, хорошее - вам можно покушать... Чувствуете-то себя, кстати, как? Ничего?

- Спасибо, все хорошо! - пробормотала я и пошла в ванную, чтобы вымыть руки. А Леха хлопнул дверью своей комнаты, сообщив, что идет переодеваться, и вышел только тогда, когда бабушка жалостно завздыхала в коридоре, что пельмени совсем остыли.

Пельмешки, кстати, были абсолютно классные, но обед все равно прошел в тягостном молчании. Бабушка и мама, как женщины тактичные, за столом об убийстве не расспрашивали. Митрошкин тихо злился и сметану на тарелку клал резкими шлепками, будто шпаклевку на стену. Я же потихоньку приходила в себя. Наверное, в самом деле, моя ненормальная активность была вызвана нервным шоком. И вот теперь эта обычная семейная трапеза, эти тарелки с розовыми цветочками и золотой каемкой, эти бежевые обои с едва прорисованными березовыми веточками постепенно возвращали меня к нормальной жизни. Мне уже не хотелось вычислять маньяка, да и, вообще, иметь какое-либо отношение ко всей этой истории. Не хотелось выискивать нестыковки и странные совпадения. Не хотелось думать о бутылках из-под вина, необъявившихся знакомых и убийствах, которые так легко маскировать под серийные. Мне хотелось обратно в Люберцы. В Москву. В театр.

Сразу после обеда я, извинившись, ушла в свою комнатку с односпальной кроваткой возле стены, легла, уткнулась носом в подушку и как-то незаметно заснула. А когда проснулась, за окном было уже темно, с черного неба смотрели частые звезды, а ноги мои были заботливо укутаны клетчатым пледом.

Минут через пять в комнате появился Митрошкин, присел на край кровати и сосредоточенно засопел, как делал обычно, когда хотел сказать что-то важное. Я не стала дожидаться, пока он заговорит, приподнялась, обвила его теплую шею руками.

- Жень, - он поцеловал меня сначала в висок, потом в краешек брови, потом быстро и как-то осторожно - в губы, - ты не злись... Просто мы все за тебя и так волновались, а тут ещё это убийство. И ты, как ребенок, честное слово!..

- Да все я понимаю. И лезть никуда не собираюсь... На душе только нехорошо как-то Вроде бы меня это дело никак не касается, и все равно...

Едва слышно вздохнув, Леха обнял меня за талию и, прижав к себе на несколько секунд, замер. Сердце мое тихонько екнуло и забилось часто-часто.

- Женька-Женька! Глупая, глупая, Женька! Это - не "нехорошо", это страшно. Так бывает, когда все уже кончилось... Все, правда, кончилось. Никаких кошмаров больше не будет. Я начну везде водить тебя за руку. Только, умоляю, не проявляй никакой оперативно-розыскной инициативы! Давай на этот раз обойдемся без неофициальных расследований?

Я кивнула и легонько прикусила мочку его уха. Однако, на душе все равно было как-то гадко: то ли, в самом деле, тяжко и болезненно, как десна после замораживающего укола, "отходил" запоздалый страх, то ли серой кошкой скреблось недоброе предчувствие...

- Женька! Женька моя! Женечка! - приговаривал Леха, опуская меня на кровать. - Давай ты больше не будешь делать и говорить всякие глупости и переберешься ко мне в комнату? Мама в курсе, она все понимает. Тем более, нам с тобой не по восемнадцать лет.

"Да, правда, не по восемнадцать", - с легкой грустью думала я и тут же сбивалась с мысли, вспоминая ту девушку, убитую возле хлебозавода, потом пожилую Галину Александровну, потом двух этих врачей и загадочного медика из профилактория, не сознавшегося в своем знакомстве с гражданкой Барановой. А Леха целовал меня, и мне делалось стыдно. И хотелось обо всем забыть, а, особенно, о розовом спелом винограде и солнечных бликах, отраженных в мертвых ягодах. Но легко сказать, "забыть"! Даже когда все внутри меня уже сладко ныло и рвалось тихим стоном с искривленных губ, на языке все равно ощущался мистический, страшный привкус виноградного сока...

А следующее утро началось со звонка в дверь. Митрошкин вскочил с кровати, перемахнув через меня, как через неодушевленный спортивный снаряд, быстро влез в белые спортивные штаны с синими лампасами и, топая, как слон, понесся к двери. В замке повернулся ключ, лязгнула защелка, послышался чей-то негромкий голос. Я в это время, не вылезая из постели, тянулась за своими джинсами и черной футболкой, висящей на спинке стула.

- Жень, - выйди в коридор на минуточку, - вдруг прокричал Леха. - Тут к тебе пришли... То есть, не то чтобы к тебе... В общем, выйди!

Я спешно оделась, кое-как причесалась, выскочила в прихожую и увидела рядом с Митрошкиным незнакомого молодого человека в обливной дубленке и светлой норковой формовке. Он смотрел на меня без каких-либо эмоций и машинально похлопывал себя по бедру темной кожаной папкой на "молнии".

- Мартынова Евгения Игоревна?

- Да, - я почувствовала неладное.

- Вам повестка из милиции. Распишитесь, пожалуйста, в получении и внимательно ознакомьтесь с тем, что написано на оборотной стороне.

Из своей комнаты уже выглядывала Елена Тимофеевна, придерживающая на груди трикотажный "леопардовый" халат.

- Как "повестка"? Почему? - сердце мое заколотилось часто-часто и неприлично громко.

- "Зачем" и "почему" - это вам там расскажут, - молодой человек расстегнул папку и вытащил белый прямоугольный листок. - Волноваться не надо. Вы вызываетесь свидетелем по делу об убийстве. Ничего страшного.

- Но я уже рассказала все, что знала! - попробовала защищаться я, на что курьер спокойно поинтересовался:

- Расписываться за повестку собираетесь, или как?

Пришлось подчиниться.

Когда дверь за молодым человеком закрылась, и стих звук его шагов на лестнице, Лехина мама торопливо просеменила ко мне по коридору.

- А что там на оборотной стороне, Женя? - тревожно спросила она, заглядывая мне через плечо. - Почему он именно на этом так заострил внимание?

Я перевернула листочек и, окончательно впадая в уныние, пробежала глазами убористый текст.

- Там, говорится, что если я не явлюсь, мне вышлют повторную повестку. А если не явлюсь и во второй раз, то приведут под конвоем...

Елена Тимофеевна глухо охнула и прикрыла ладонью рот...

Меня приглашали к следователю Карташову к трем часам. Но уже в два я была полностью собрана и сидела на диване в Лехиной комнате, нервно обкусывая краешки ногтей. Сам Митрошкин старался хранить вид веселый и невозмутимый. Пытался шутить - правда, в основном неудачно, и всячески "подбадривал" меня интересными историями "из жизни" о том, как убийцы настигали свидетелей преступления, и о том, как люди, сначала вызванные, как свидетели, в результате искомыми убийцами и оказывались. Какой-то бывший Лехин одноклассник работал в местной милиции, поэтому подобных "страшилок" в Митрошкинском арсенале было предостаточно.

В половине третьего я не выдержала и истерически заявила, что лучше буду дожидаться своей участи непосредственно перед кабинетом. Леха надел куртку, помог мне влезть в рукава крашеной "лисы", и мы вышли из квартиры, провожаемые тревожным взглядом Елены Тимофеевны и почти беззвучным шепотом бабули, проговаривающей какую-то молитву.

Михайловское отделение милиции находилось примерно в трех кварталах от Лехиного дома, поэтому до него мы дошли, естественно, пешком. Двухэтажное здание с покрытыми серой краской стенами и зарешеченными окнами не внушало никаких оптимистических чувств.

- Сиди тут и жди меня, - скомандовала я дрожащим голосом, оставила Митрошкина на лавочке возле входа, а сама толкнула плечом тяжелую деревянную дверь с заржавевшей железной ручкой. Если бы кто-нибудь в этот момент спросил, что, собственно, меня так пугает, я бы не нашлась, что ответить. Вроде бы ни в чем, кроме того, что умолчала про бутылку, я не виновата. Более того: на самом деле, никого не видела, ничего подозрительного не слышала и следствию ничем полезна быть не могу! А коленки все-таки противно дрожат, и в животе так холодно и пусто, как будто в больной зуб собирается залезть своими острыми инструментами неопытный стоматолог, только вчера закончивший мединститут...

Однако, следователь Карташов вовсе не был похож на стоматолога - ни на юного, ни на умудренного жизнью. Стильно подстриженный, с легкой темной щетиной на щеках, да, к тому же, одетый в черную шерстяную водолазку и серый костюм с некогда модным двубортным пиджаком, он напоминал, скорее, действующего премьера какого-нибудь драматического театра. Поздоровался он спокойным и ровным голосом, на стул у стены указал легким кивком головы. Я присела и отчего-то почувствовала себя спокойнее. Этот человек внушал мне гораздо больше симпатии, чем не в меру крутой "техасский рейнджер".