ужасе. Я определенно не должна думать о том, какой он горячий.
Сглатываю образовавшийся комок в горле, и это действие неприятно сушит мой пищевод.
— Ты заслуживаешь лучшего, — шепчу я.
— Ты не думала об этом, когда напала на меня с медвежьим спреем, — в его тоне сквозит неодобрение.
Его глаза отрешенно скользят по моему телу вверх и вниз, пока наши взгляды не встречаются. Воздух накаляется из-за нашего противостояния, посылая мурашки по моей коже. Мои мышцы напрягаются в ночной прохладе, холодный воздух обдувает каждый сантиметр открытой кожи. Под его темным, неумолимым взглядом во мне зарождается смесь беспокойства и похоти. Я практически задыхаюсь, и этот заряженный воздух готов вот-вот воспламениться вокруг меня.
Я делаю шаг назад, нуждаясь в пространстве, но он настигает меня, пока моя спина не упирается в дерево.
— Тебе понравилось шоу?
Мои глаза расширяются, и румянец заливает мою кожу.
— Все было не так, — слова даются с трудом, и мне хочется сказать ему, что я пришла сюда, чтобы извиниться за свое поведение, но слова словно застряли в горле.
— Держу пари, ты мастурбируешь, смотря в чужие окна и наблюдая, как трахаются ни о чем не подозревающие люди. Это возбуждает тебя, Джиневра? — он никогда не называет меня полным именем, и от этого по мне пробегает дрожь. Его глаза искрятся темным весельем, когда он наблюдает за моей реакцией.
Сорен кладет руку на дерево и наклоняется ко мне. Я такая крошечная рядом с ним. Его широкие плечи загораживают свет, доходящий с вечеринки, и тени пляшут по его лицу.
Он наклоняется еще ближе, его дыхание обжигает мое ухо: — Ты уже мокрая? Твоя киска жаждет, чтобы ее оттрахали?
У меня отвисает челюсть, мой мозг не способен переварить его слова. Я растерялась, не зная, как реагировать. Я никогда раньше не видела, как люди занимаются сексом, но все, что он говорит, правда.
— Держу пари, ты шлюха, которая…
Моя рука, держащаяся за ствол дерева, бьет его по лицу. Звук пощечины эхом разносится по двору.
— Не смей вымещать на мне свой гнев, Сорен Моретти. Мне жаль, что тебе причинили боль…
Он прерывает меня: — Ты не права, Джин. Ничто из того, что может сделать Карисса, никогда не причинит мне боль.
Он отступает, поправляя пиджак, и я замечаю его перевязанную руку. Его глаза уже не такие черные, как минуту назад, безумный взгляд смягчается, а потом и вовсе исчезает.
— Ты любишь ее? — спрашиваю я.
Его губы кривятся, когда он переводит взгляд на меня.
— Избавь меня от своего психопатического бреда, — он поправляет манжеты рубашки.
— Сорен.
Он шумно выдыхает. Он не собирается мне отвечать. Я иду обратно к шатру, и он следует за мной.
— Я не из тех, кто влюбляется. Ты слышала ее. У меня нет сердца. Даже ты не раз говорила мне об этом, — признается он, проводя руками по волосам, прежде чем надеть солнцезащитные очки, прикрыв покрасневшие глаза.
— Хочешь знать, что мне в нас нравится? — я не жду его ответа, — может, мы и не ладим, но мы всегда были честны друг с другом.
— Если ты кому-нибудь расскажешь об этом, я тебя уничтожу. Твоя мать хочет для тебя брака по расчету, и я тебе его устрою. Тебе не понравится человек, которого я выберу. Ты не такая, как я. Ты хочешь любви, а я позабочусь о том, чтобы ты проклинала ее всю свою жизнь, — его угроза не удалась.
Я закатываю глаза.
— Я не скажу ни единой живой душе. Так что выкладывай, ты любишь ее? — мое сердце ускоряется в ожидании ответа, который не уверена, что хочу получить. То, что он собирается сказать, не должно иметь для меня никакого значения, но я цепляюсь за каждое слово, как будто оно действительно значит для меня все.
Он одаривает меня таким взглядом, от которого мое сердце начинает биться быстрее.
— Нет. Мне нужна жена, чтобы получить наследство.
Наследство? Ха, это то, с чем я никогда не столкнусь. В любом случае, это звучит сложно и хлопотно.
Его здоровая рука скользит в карман и достает телефон. Ему требуется секунда, чтобы прочитать сообщение, и вся безвыходная ситуация, в которой мы находились, исчезает, как только его глаза вновь устремляются на меня. Черты его лица искажаются, и создается впечатление, что я ничем не лучше жвачки, прилипшей к подошве его ботинок.
— Я должен идти, — он делает паузу, а затем добавляет: — Не разочаруй меня, рассказав кому-нибудь о том, что ты видела.
Я киваю, наблюдая, как он уходит и скрывается в шатре. Я, блядь, ненавижу вечеринки. Мои ноги подкашиваются с каждым шагом, который заставляю себя сделать, музыка доносится до моих ушей. Я достаю телефон, засунутый в лифчик, и вижу, что меня ждут еще целых два часа мучений.
Я держусь особняком, не желая возвращаться, в то время как вопросы, которые должны были возникнуть раньше, всплывают в моем сознании. Почему у Сорена был пистолет? Он бы не убил Кариссу за то, что она изменила ему, верно?
Раздавшийся хлопок заставляет меня подпрыгнуть. Это был пистолет? Я напрягаю слух, чтобы услышать больше. Нет. Сорен не стал бы никого убивать, особенно когда у него во дворе сотня человек. Но почему я не верю в это?
Хотя Джуда нет на моем дне рождении, он все портит. Я скрываюсь в темноте, позволяя плечам расслабиться, когда оказываюсь вдали от толпы и мне больше не нужно притворяться, что все идет идеально. Ночной свежий воздух пахнет осенью, и я делаю глубокий вдох. Останавливаюсь взглянуть на то, как Джиневра смотрит на шатер, словно он кишит тараканами. Черты ее лица напряжены, словно она скорее умрет, чем переступит порог шатра вновь. Я даже не знаю, почему не решаюсь пойти к своему лучшему другу. Джуд сказал, что это срочно, но какая-то часть меня хочет продолжить разговор с Джин. Мой телефон снова жужжит, когда Джуд заваливает меня сообщениями, и я бросаю еще один взгляд на Джин, прежде чем направиться к дому. Джуд, должно быть, перенял все сумасшедшие гены в этой семьи, и это превратило его в того, кого я больше не узнаю.
Я поворачиваю за угол и натыкаюсь на ублюдка, который был с моей невестой. Мою кожу покалывает от мгновенно вспыхнувшей ненависти. Нельзя трахать чужих жен. У этого парковщика ни грамма преданности.
— Пригони мою гребаную машину, — я бросаю ему ключи. Вена на моей шее пульсирует, а лицо