Читать интересную книгу Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB

Борис шел под высокими сводами, разрисованными образами святых, каких-то кривоногих существ с железными трезубцами в руках, и ни о чем не спрашивал. Спросил лишь о ктиторе с церковью на ладони. Игумен запнулся, ко, собравшись с духом, стал долго и туманно объяснять судьбу семьи.

— Он жив? — спросил князь.

Переводчик торопливо перевел:

— Он остался в живых. Был ранен, однако выжил... Но дети...

— Что они ?

— Упокой их душу, господи...

— Что? — не понял гость.

— Они умерли от оспы, — пояснил переводчик.

Лицо молодого князя потемнело, он оглянулся и, увидев приближенных, направился к выходу, не сказав больше ни слова. А на следующий день прислал со своим человеком хрисовул, в котором закреплялось право монастыря на его владения. Он сделал это втайне от всех и от отца: не хотел дразнить их, давать повод для сплетен о своей щедрости к иноверцам.

Но это было вначале, в дни, когда князь еще входил в дела. Теперь он знал гораздо больше о бывшем стратиге и о его боевом ранении, о том, что его отец был друнгарием Солуни и умер от ран. В глубине души Борис сочувствовал ему — лишь потому, что у него умерли все дети. Наверное, он был добрым человеком, если его пожалел и спас от плена парик, собственный парик, вместо того, чтобы, повинуясь ненависти к господам, добить его. Вечерами при свете большой свечи, стоявшей у постели в золоченом подсвечнике, Борис долго рассматривал толстые книги. Он хорошо читал по-гречески — лучше, чем говорил. Чудотворные подвиги святых пронизывала общая мысль — возвышение к добру. Все складывалось так, чтобы человек стремился к добру, любил себе подобных, ибо создатель мира видит всякую неправду... На первых страницах обычно рассказывалось, когда написано житие, при каком императоре, писец не забывал подчеркнуть божественное начало императорской власти. В сущности, так же обстояло дело и с ханской властью. И хан Омуртаг, и Маламир, и Пресиян, отец Бориса, не упускали случая отметить это божественное предопределение в каменных надписях, однако камни с надписями стоят на одном месте, их мало кто читает, тогда как такое вот житие переходит из рук в руки и сотни глаз могут впитать мысль о божественном происхождении императорской власти. Разумеется, это возможно лишь тогда, когда народ грамотен, но, если у болгар нет своей письменности и приходится пользоваться греческой, где ни сделай надписи, разве прочтут их простые парики, отроки и даже боилы и багаины? Многие ли из них умеют читать и писать? Вряд ли наберется и десяток. Эти мысли всерьез занимали ум молодого князя, глубоко проникали в его сознание и часто были причиной его ночных бодрствований.

В последнее время Борис приезжал сюда не только охотиться, но и для встреч с князьями славян, живших на этих землях до самого Пелопоннеса. Об этих встречах он говорил мало, так как болгарские роды были против любого сближения со славянами. В надписях на каменных столбах, прославляющих выдающиеся события и победы, славяне до недавнего времени упоминались в числе врагов. Хорошо, что отец тихо изъял эти упоминания. Славяне могли быть только друзьями болгарского государства. Их было столько, сколько песку в реках. Зачем настраивать их против себя? Из бесед с князьями Борис понял, что они — люди слова и дела. Не все они были христианами, однако «из-за веры не воевали между собой. Многие пожелали с ним встретиться после посещения белого монастыря. В их глазах его возвысила молва о том, что он не разделял людей по вере и даже подтвердил владения монастыря.

Борис был с ними искренен и прям, не пытался ставить им условия, которые могли бы унизить их достоинство, никогда не пожелал того, что принадлежало им, и никогда не руководствовался правом сильного. Он знал, что у каждого народа свои мерила добра и зла, и позволял им самим устраивать свои дела. Когда вспыхнуло большое пелопоннесское восстание, он обещал помочь, но предупредил, что прежде всего они должны надеяться на себя. Славяне храбро воевали с войском Феоктиста Вриенния, но сил не хватило. И когда караваны беженцев отправились искать спасения в далекой земле болгар, никто не посетовал, что наследник хана их обманул.

Борис хорошо позаботился о размещении беженцев, и это умножило его славу хорошего правителя. Вечерами владетель Брегалы садился на коня и под покровом сумерек скакал в монастырь. Там, во дворе, под тяжелыми гроздьями винограда, он допоздна разговаривал со старым игуменом. Беседа об урожае, о доходах монастыря незаметно переходила к учению Иисуса. Игумен был книжником, он провел долгие годы в Полихроновом монастыре в Малой Азии. Пережил распри между иконоборцами и иконопочитателями, лично знал славных аскетов и отшельников, лежал в подземелье и занимался самоистязанием, чтобы очистить себя для великого переселения души, а теперь ревностно заботился о делах монастыря и душах своих монахов. Это был тихий старец с совершенно седой бородой до пояса, с бронзовым крестом на груди, добрый той добротой, которая присуща людям, готовым в любой момент предстать пред очи небесного судии — их хорошего друга, который, когда бы ни видел их с высоты, всегда кивал им в знак своего расположения. Игумен знал произведения Дионисия Ареопагита[19] и его словами толковал церковные догмы, разъясняя учение Христа. Слушая старца. Борис старался постичь суть. Он не спорил, не стремился доказывать преимущества веры своих предков — он слушал и мысленно сопоставлял ее с новым учением, трезво взвешивая ее хорошие и плохие стороны. Если так много народов поверило в силу нового учения, стало быть, в нем есть какая-то великая истина — и эту истину искал наследник болгарского хама;

Когда из Плиски прискакал гонец позвать его на последнее свидание с отцом. Борис не сразу двинулся в путь, а долго бродил по широким коридорам крепости, и думы его были тусклые и неясные, как солнце в пасмурный день — не видишь его, а только знаешь, что оно где-то есть. В сумятице мыслей Борис ощущал, как зреет в нем решение о новом пути для его народа. Что скажет умирающий хан о его тайных намерениях? А вдруг испугается, стоя на пороге входа к небесному судье Тангре, и проклянет его? Вдруг в последний момент лишит его престола, чтобы не соучаствовать в коварных замыслах по отношению к вере предков? Или Борис нарушит его вечный покой... Но ведь есть еще время все обдумать. Дорога достаточно длинна, и можно сто раз решить и сто раз отказаться от решения. Лучше ехать, чем терять время в бесплодных колебаниях. Борис вышел на каменную лестницу, под которой его ждал оседланный конь. Свита блистала кольчугами, разноцветными одеждами, и только остроконечные кожаные шапки были нахлобучены на лоб в знак скорби.

Жена с маленьким Расате тоже вышла проводить мужа. Глаза малыша сияли — темные, не по-детски серьезные — под шапочкой с золотой монетой.

Жена Бориса была смуглая, невысокая, ему пришлось склониться, чтобы дотронуться до ее плеча. Престолонаследник надеялся, что самое худшее еще не случилось и что не надо очень спешить. Отец был двужильным человеком, и не так-то легко болезни справиться с ним. Испугался, наверное, что же еще... Он поднял плеть, стегнул коня, и свита последовала за ним.

11

Неожиданно налетел ветер. Глухой гром прогремел где-то над вершинами Олимпа, покатился в овраги и стих. И в наступившей тишине вдруг послышались робкие шаги дождя — сначала редкие, потом все более частые и уверенные; дождь забарабанил по монастырской крыше, по крупным листьям орешника у окна кельи.

Мефодий бросил перо.

— Не получается, Климент! — сказал он. — Рука устала ждать, когда явится мудрость, а ее все нет и нет... Лист пуст, как бесплодная нива. — Он озабоченно посмотрел на молодого послушника, и вдруг его лицо просветлело. — А почему бы не попытаться тебе? Попытайся! Может, первым создашь славяно-болгарскую письменность...

— Пытался, учитель, не получается, — грустно обронил послушник. — Молод я, и мудрости не хватает... Такого святого дела достоин только один человек, ты знаешь.

— Знаю! — вздохнул Мефодий.

— Тогда почему же не дождался его?

— Не в добрый час я попал туда, Климент...

— И все же стоило попросить.

— Нет, брат, слава — дьявольский соблазн, молодости не под силу ее одолеть. Не будем больше говорить о Константине.., он вырос среди знатных, вот что плохо. Он вкусил отраву себялюбия, потому я и побоялся с ним встретиться. Ты ведь знаешь, я ходил туда. Ждал его, не дождался. Почувствовал себя, как бедный родственник на богатой свадьбе... Вся столица вышла на улицы — встречать его: глаза горели нетерпением посмотреть на него, руки — прикоснуться к запыленной одежде, знати хотелось присвоить его. Дорогу ему устлали цветами... Он победил! Затмил мудрейших сарацин и принес империи то, чего она до сих пор не имела, — ореол мудрости...

Мефодий смолк, вслушался в шум дождя и встал. Прихрамывая, быстро пересек келью и подошел к Клименту.